Логика литературной войны (полемической стратегии Шишкова)
Шишкову требовались такие образцы “нового слога”, порочность которых была бы очевидна с первого взгляда всякому читателю. Ни сам Карамзин, ни его наиболее заметные последователи предоставить таких образцов не могли. В своем ответе на критику Макарова Шишков даже был вынужден публично признать, что наиболее популярные сочинения Карамзина написаны в своем роде хорошим слогом, то есть в общем вполне соответствуют тем стилевым критериям, которые сам он прилагал к сочинениям легкого жанра, “безделкам”.
В этой непростой ситуации
Литературный казус можно было при желании истолковать как закономерный итог следования автора “Утех меланхолии” языковым установкам “карамзи-низма”,
Обильное цитирование “Утех меланхолии” в композиционно важном месте “Рассуждения” создавало “фон” для введения цитат из Карамзина и “настоящих” карамзинистов. Карамзин должен был читаться на фоне Обрезкова – и компрометироваться Обрезковым.
Эта особенность полемической стратегии Шишкова была отмечена и описана давно. Еще П. И. Макаров негодовал: “Всего неприятнее видеть фразы Господина Карамзина, перемешанные в сей книге с фразами ученическими…”51 М. А. Дмитриев, как бы подытоживая традицию толкования шишковской тактики в кругах карамзинистов, писал позже: “Слепая страсть делала его несправедливым; при цели, с его стороны конечно благо-намеренной, он почитал дозволенными все средства. В своей книге: О слоге он беспрестанно употребляет вот какую уловку.
Он выписывает фразу Карамзина, всем известную, а вслед за нею фразы плохие, или смешные, других молодых прозаиков: так, чтобы не знающий или недогадливый читатель подумал, что и последние принадлежат Карамзину же”.
К этим наблюдениям современников следует добавить важную деталь: Карамзин оказался не просто “перемешан” со слабыми произведениями его последователей. Такой прием был бы хотя и не слишком честным, но в принципе все же корректным: демонстрация порочного “следствия” может указать на изъяны в “причине”. Шишков, однако, шел дальше: Карамзин встраивался в систему, по существу чуждую (и даже враждебную) его литературно-языковым установкам.
Эпигон “елагинского периода” русской словесности превращался в характернейшего представителя “нового слога”, а Карамзин делался ответственным за литературные грехи, в которых он по существу не был виноват. Судя по многочисленным работам историков языка и литературы, Шишкову удалось выполнить свою тактическую задачу более чем удачно. Миф о “новом слоге” и манерном карамзинизме был создан и успешно заместил собой историческую реальность.
(1 votes, average: 5.00 out of 5)
Loading...