Начало литературной деятельности (повести “Сокровенный человек”, “Ямская слобода” и др.)

Для понимания повестей Платонова важна одна цитата из статьи 1920 г. “Христос и мы”: “Забыт главный завет Христа: царство Божие усилием берется. Не покорность, не мечтательная радость и молитва упования изменят мир, приблизят царство Христово, а пламенный гнев, восстания, горящая тоска и невозможность любви. Тут зло, но это зло так велико, что оно выходит из своих пределов и переходит в свою любовь – ту любовь, о которой всю жизнь говорил Христос и за которую пошел на крест.

Он давно мертв, но мы делаем его дело, и он жив в нас”. Герои

Платонова начинают с “пламенного гнева”, но не достигают любви. В этом их личная драма, обусловленная односторонностью безлюбого технологического подхода к миру.

К 1926 г. заканчивается утопический, фантастический период его творчества и начинается, условно говоря, период “реалистический”. Это – повести “Город Градов”, “Епифанские шлюзы”, “Ямская слобода”. Важную роль здесь сыграл перевод Платонова на должность зав. подотделом мелиорации в Тамбов – город, который он в одном из писем к жене назвал “кошмаром”.

Платонов столкнулся с классической русской провинцией

– той, что была описана Горьким в городке Окурове.

В повести “Город Градов”, с одной стороны, просматривается “История одного города” Салтыкова-Щедрина, с другой – реальный Тамбов. Градов внешне – вполне революционный город, принимающий резолюции по всем “мировым вопросам”. Но настоящая жизнь этого города обыденна и тускла: “Героев город не имел. А может быть, и были в Градове герои, только перевели их точная законность и надлежащие мероприятия”.

Отсутствие героев компенсируется наличием огромного количества дураков, напоминающих о том, что щедринский город именовался Глуповым. Отцы города заседают четыре месяца и никак не могут решить, что делать с деньгами, отпущенными на гидротехнические работы. Им непременно нужно, чтобы техник, который будет рыть колодцы, знал всего Карла Маркса.

В повести появляется зловещая фигура “государственного человека” Ивана Федотовича Шмакова. Как и персонажи утопических повестей Платонова, он тоже прожектер и переустройщик, недовольный миропорядком, но зато его отличает полное отсутствие какой бы то ни было творческой мысли: “Самый худший враг порядка и гармонии – это природа. В ней всегда что-нибудь случается”, – говорит он.

Инструментом переделки природы для Шмакова является не наука, а бюрократия, принимающая космические размеры. Платонов открывает, что на смену революционному взрыву приходит идея тотальной регламентации бытия, которая вскоре примет реальные очертания сталинского государства. И первое, что пытается понять Платонов, – исторические корни этого процесса.

В повести “Епифанские шлюзы” он обращается к эпохе Петра. Герой повести английский инженер Бертран Перри (кстати, реальное историческое лицо) едет в Россию по приглашению Петра для постройки канала между Доном и Окой. Он хочет стать “соучастником в цивилизации дикой и таинственной страны”, проводником воли Петра.

Но когда он приезжает на место работ в Тульскую губернию, то начинает смутно догадываться о какой-то роковой ошибке, таящейся в основе петровского прожекта. “Вот он, Танаид! – подумал Перри и ужаснулся затее Петра: так велика оказалась земля, так знаменита обширная природа, сквозь которую надо устроить водяной ход кораблям. На планшетах в Санкт-Петербурге было ясно и сподручно, а здесь, на полуденном переходе до Танаида (т. е. Дона), оказывалось лукаво, трудно и могущественно”.

Предчувствия не обманули его: “Петербургские прожекты не посчитались с местными натуральными обстоятельствами, а особо с засухами, которые в сих местах нередки. А выходило, что в сухое лето как раз каналу воды не хватит и водный путь обратится в песчаную сухопутную дорогу” Революционная воля Петра, оперевшись на чисто умозрительные расчеты, ушла в песок из-за незнания натуральных обстоятельств, которые, однако, хорошо ведомы тому, кто живет на этой земле: “А что воды мало будет и плавать нельзя, про то все бабы в Епифани еще год назад знали. Поэтому и на работу все жители глядели, как на царскую игру и иноземную затею, а сказать – к чему народ мучают – не осмеливались”.

В результате Перри арестован по приказу Петра и отдан в руки палача-гомосексуалиста. Англичанин расплачивается за неосуществленный и неосуществимый проект жизнью.

Кому нужен этот проект? По замыслу Петра – России. Царь-преобразователь мечтает о судоходной системе, объединяющей великие русские реки и становящейся мостом из Европы в Азию: “Через оные работы крепко решено нами в сношение с древнеазийскими государствами сквозь Волгу и Каспий войти и весь свет с образованной Европой, поелику возможно, обручить.

Да и самим через ту всесветную торговлишку малость попитаться. А на иноземном мастерстве руку народа набить”.

Этот проект исходит из географического положения России, являющейся Европой и Азией одновременно (Платонов делает Петра первым русским евразийцем). Но лично Перри он не нужен. Англичанин едет в Россию не потому, что увлечен идеями Петра, а потому, что любимая им девушка Мэри мечтает о необыкновенном муже: “Мне нужен муж, как странник Искандер (Александр Македонский), как мчащийся Тамерлан или неукротимый Атилла.

А если и моряк, то как Америго Веспуччи”. Перри хочет завоевать любовь, тепло и счастье, но он жестоко обманут. Мэри пишет ему вслед в Россию: “Ты думал, и вправду мне нужен мужем Александр Македонский? Нет, мне нужен верный и любимый, а там пускай он хоть уголь грузит в порту или плавает матросом”.

Дело, за которое принимается Бертран Перри, лишено любви.

Но оно не нужно и епифанским мужикам и бабам, ибо движется исключительно волею и мыслью одного царя и лишь отчасти подкреплено честолюбием английского инженера. По мысли Платонова, нужно, чтобы в ней принял личное, кровное участие народ, но он-то как раз и равнодушен к царской затее. В народе есть своя правда – правда натурального существования, которая не нуждается в великих идеях и замыслах. Не нуждается, впрочем, потому, что великие идеи ею пренебрегают.

Но тщета великой идеи тревожит Платонова, ибо без нее жизнь остается убогой и тусклой. В “Епифанских шлюзах” сосуществуют и даже соперничают друг с другом несколько правд: правда великого государственного замысла, представленная Петром; правда частного человека, будь то Перри или Мэри; и, наконец, правда натурального существования епифанских жителей. Все вместе они дополняют другу друга, хотя ни одна из них не является абсолютной.