“Выхожу я в путь, открытый взорам…” (Блок А. А. в 1905-1908 гг.)

Между тем “одиночество”, “лирическая уединенность”, в атмосфере которых создавались “Стихи о Прекрасной Даме”, уже начинали тяготить Блока. “Мы растем в тени,- писал он одному из близких друзей, Е. П. Иванову (28 июня 1904 г.), – и стебли, налившись, остались белыми. Наверное, пробьется когда-нибудь в нашу тень Солнце – и позеленеем”.
Новое содержание сначала проникает в его поэзию, если воспользоваться собственными блоковскими словами, “окольными путями образов”:
Еще бледные зори на небе,
Далеко запевает

петух.
На полях в созревающем хлебеЧервячок засветил и потух.
Потемнели ольховые ветки,
За рекой огонек замигал.
Сквозь туман чародейный и редкийНевидимкой табун проскакал.
…И качаются серые сучья,
Словно руки и лица у них.
(“Еще бледные зори на небе…”)
В последних строчках уже словно предчувствуются своеобразные образы цикла “Пузыри земли” (1904-1905) – “болотные чертенятки”, “твари весенние”, “мохнатые, малые”, близкие фольклору или, как сказано в блоковской статье “Поэзия народных заговоров и заклинаний” (1906), “лесу народных поверий и суеверий”, “причудливым и странным существам, которые потянутся к нам из-за каждого куста, с каждого сучка и со дна лесного ручья”.
В первых “Стихах о Прекрасной Даме” поэт и прочие люди еще заметно противопоставлены друг другу:
Душа молчит. В холодном небе
Все те же звезды ей горят.
Кругом о злате иль о хлебе
Народы шумные кричат…
Она молчит, – и внемлет крикам,
И зрит далекие миры…
(“Душа молчит. В холодном небе…”)
Однако уже в последнем разделе книги возникают – пока еще смутные – образы тех, кто бьется и погибает из-за “хлеба”: мать-самоубийца (“Из газет”), “нищие” рабочие с их “измученными спинами” (“Фабрика”). У Блока постепенно вызревает мысль, отчетливо сформулированная им позже: “Одно только делает человека человеком: знание о социальном неравенстве” (“Им нипочем, что столько нищих…” – укоризненно говорилось ранее о “мистиках и символистах” в его записных книжках).
Почти как обращение к собственной музе звучат строки стихотворения “Холодный день” (1906):
Мы встретились с тобою в храме
И жили в радостном саду,
Но вот зловонными дворами
Пошли к проклятью и труду.
Мы миновали все ворота
И в каждом видели окне,
Как тяжело лежит работа
На каждой согнутой спине.
Если в юности Блок, по воспоминаниям близких, декламировал Некрасова с наигранной, явно иронической патетикой, то теперь он внимательно и сочувственно перечитывает и его “городские” стихи, и аналогичные по теме произведения Аполлона Григорьева.
События Русско-японской войны 1904-1905 гг. и первой революции, частично непосредственно отразившиеся в блоковских стихах (“Митинг”, “Поднимались из тьмы погребов…”, “Сытые” и др.), придают его выходу из “лирической уединенности” драматический, “взрывной” характер. “Вероятно, революция дохнула в меня и что-то раздробила внутри души, так что разлетелись кругом неровные осколки, иногда, может быть, случайные”,- писал поэт В. Я. Брюсову (17 октября 1906 г.).
“Раздробленной” оказалась вера, уже и раньше подточенная, в то, что, как предрекал В. Соловьев, “вечная женственность ныне в теле нетленном на землю идет”. Пьеса “Балаганчик” (1905) пронизана горькой иронией над несбыточными надеждами мистиков, изображенных в ней крайне язвительно, что вызвало ожесточенные нападки недавних друзей. Мистерия ожидания чуда превращается в форменную арлекинаду с явными элементами автопародии, например, в изображении рыцаря, боготворящего свою даму и отыскивающего отсутствующий в ее словах “высокий” смысл.

О разочаровании поэта, хотя и в более мягком, элегическом тоне, говорит и поэма “Ночная Фиалка” (1906), где герой оказывается в кругу “товарищей прежних”, обреченных “дышать стариной бездыханной”, сонно окружая “королевну” – “некрасивую девушку с неприметным лицом”. Прочь от этой “уснувшей дружины” зовет герои иная, настоящая жизнь:
Слышу, слышу сквозь сон
За стенами раскаты,
Отдаленные всплески,
Будто дальний прибой,
Будто голос из родины новой…
“Ночная Фиалка” не только перекликается с лирикой поэта этих лет (“Осенняя воля”), но и предвещает мотивы и даже сюжеты таких будущих созданий поэта, как пьеса “Песня Судьбы” (1908) и поэма “Соловьиный сад” (1915).
“Нечаянная Радость” (1907) – как назвал Блок свой второй сборник – это радость от встречи с жизнью, с миром во всем их “тревожном разнообразии”. Верный символистскому мироощущению, поэт даже внешне незначительные события истолковывает в самом широком смысле. Так, летом 1905 г., находясь в подмосковном бекетовском имении Шахматове, он выпилил слуховое окно. В стихах это отразилось следующим образом:
Чую дали – и капли смолы
Проступают в сосновые жилки.
Прорываются визги пилы,
И летят золотые опилки.
Вот последний свистящий раскол –
И дощечка летит в неизвестность…
В остром запахе тающих смол
Подо мной распахнулась окрестность…
(“Старость мертвая бродит вокруг…”)
При всей конкретности и детальности описания “дали” распахнувшаяся окрестность – это, конечно, не просто “красивый вид”, а образ, символ прежде невиданного, волнующего простора, жизни, близкий запечатленному в “осенней воле” (“Выхожу я в путь, открытый взорам… Приюти ты в далях необъятных!”).
При этом “распахнувшийся” мир увиден поэтом в его драматических противоречиях, столкновениях противоборствующих сил. В поэзии Блока этих лет главенствует образ метели – символ стихии, с одной стороны, освободительной для человеческой души, но, с другой – сталкивающей ее со всем трагизмом жизни, со своеволием и гибельностью “раскованных” страстей. В соответствии с этим двойственный характер приобретают в книгах стихов Блока “Снежная Маска” (1907) и “Земля в снегу” (1908) драматические перипетии, связанные с его увлечением актрисой Н. Н. Во-лоховой. Образ возлюбленной воплощает то могучее вольнолюбивое начало (героиня цикла “Фаина” с “живым огнем крылатых глаз”), то нечто жестоко опустошающее душу: это “Снежная Дева” с “трехвенечной тиарой вкруг чела” и “маками злых очей”, которая разительно напоминает андерсеновскую Снежную Королеву, похитившую мальчика Кая и заставившую его забыть всех близких:
Ты сказала: “Глядись, глядись,
Пока не забудешь
Того, что любишь”
…И неслись опустошающие
Непомерные года,
Словно сердце застывающее
Закатилось навсегда.
( “Настигнутый метелью” )
В стихах этой поры Блок отдал заметную дань декадентским мотивам “демонической” насмешки над жизнью, все-развенчивающей иронии, упоения и даже “кокетничанья” гибелью (об этом сказал он сам в письме Е. П. Иванову 15 ноября 1906 г.).
Крайняя напряженность душевного строя героя стихов, его метания, резкие перепады настроения определили заметное изменение блоковской поэтики. По сравнению с первой книгой чрезвычайно обогащается и усложняется один из главных изобразительных приемов Блока – метафора. Например, образ метели постоянно открывается новыми сторонами, порождая самые неожиданные ассоциации: “Рукавом моих метелей / Задушу. / Серебром моих веселий / Оглушу. / На воздушной карусели / Закружу. / Пряжей спутанной кудели / Обовью. / Легкой брагой снежных хмелей / Напою” (“Ее песни”).

Очень разнообразна строфика этих стихов, в пределах одного стихотворения ритмические интонации причудливо изменяются, возникают неканонические, “неточные” рифмы: ветер – вечер, уключины – приученный, шлагбаумами – дамами, гонит – кони, гибели – вывели, мачт – трубач…
Выразительность блоковского стиха часто достигает подлинной виртуозности, как, например, в “Незнакомке” (1906), где появление героини сопровождается редкой по красоте звукописью:
И кАждый вечер, в чАс назнАченный…
Девичий стАн, шелкАми схвАченный,
В тумАнном движется окне.
И медленно, пройдЯ меж пьЯными,
ВсегдА без спутников, однА,
ДышА духАми и тумАнами,
ОнА садится у окнА.
Уже с этой поры за Блоком утверждается репутация “одного из чудотворцев русского стиха” (О. Мандельштам). Но ни возраставшая слава, ни шумный ажиотаж вокруг постановки “Балаганчика”, осуществленной В. Мейерхольдом в театре В. Комиссаржевской, ни богемное окружение, где, по свидетельству Н. Н. Волоховой, “к Блоку тянулось много грязных рук, многим почему-то хотелось утянуть его в трясину”, – ничто не мешало поэту очень трезво оценивать сделанное и внимательно присматриваться к писателям совсем иных творческих направлений.

Если среди символистов преобладало высокомерное отношение к М. Горькому и другим демократическим авторам, группировавшимся вокруг сборников “Знания”, то Блок в статье “О реалистах” (1907) с неподдельным интересом и сочувствием отозвался об этой литературе, в которой слышал “юношески страдальческий и могучий голос – голос народной души”.
Эта статья вызвала новое обострение отношений с Андреем Белым и другими символистами (тем более что некоторое время существовал проект участия в горьковских сборниках самого Блока). Она была одним из проявлений стремления поэта избавиться, по его выражению, от “спертого воздуха” “келий” и его убежденности в невозможности “войти в широкие врата вечных идеалов, минуя узкие двери тяжелого и черного труда”.
Праздное существование “сытых” охарактеризовано в цикле блоковских стихов “Вольные мысли” (1907) с крайней резкостью:
Что сделали из берега морского
Гуляющие модницы и франты?
Наставили столов, дымят, жуют,
Пьют лимонад.
Потом бредут по пляжу,
Угрюмо хохоча и заражая
Соленый воздух сплетнями.
(“В северном море” )
Картина, схожая с нарисованной в начале “Незнакомки” (“…Среди канав гуляют с дамами испытанные остряки” и т. п.).