Сталинское время через призму поэзии

Давно отцами стали дети,
Но за всеобщего отца
Мы оказались все в ответе,
И длится суд десятилетий,
И не видать еще конца.
А. Твардовский.
На душе почему-то смутно… Полумрак… За окном шелестят деревья, а в комнате слышен хриплый, надрывающий душу голос Владимира Высоцкого: “А на левой груди – профиль Сталина…” Память тотчас же рисует хитрое рябое лицо, густые усы, прячущие усмешку. Неужели этот самый человек, которому поклонялись десятки лет?

Впрочем, почему поклонялись? Разве и сейчас мало его явных и особенно

тайных сторонников? Часто слышишь: “При Сталине такого безобразия не было!”, “Сталин бы такого не допустил, расстрелял бы сразу!”,”Сталина бы на них!..”
Ближе к сердцу кололи мы профили,
Чтоб он слышал, как рвутся сердца,-тревожит Высоцкий. Я выключаю магнитофон. Надо подумать, что же это за время такое, когда люди добровольно умирали за палачей.
Что же почитать? Сегодня не хочется брать в руки публицистику с ее страшными цифрами. Лежит закладка во втором томе биографии Сталина Волкогонова. Но и он подождет сегодня.

Да, я же взял в библиотеке роман-газету “Современная поэма”.

Кто
там? Ахматова “Реквием”, Твардовский “По праву памяти”, Гамзатов “Люди и тени”. Кто еще?

Остальное потом.”Реквием”. Да, колокола должны звучать погребальным звоном, чтобы в такт им отвечали людские сердца: “Не повторится, не повторится, не повторится никогда!” Что же за время было?
Это было, когда улыбался
Только мертвый, спокойствию рад,
И ненужным привеском болтался
Возле тюрем своих Ленинград.
И тогда, обезумев от муки,
Шли уже осужденных полки,
И короткую песню разлуки
Паровозные пели гудки,
Звезды смерти стояли над нами,
И безвинная корчилась Русь
Под кровавыми сапогами
И под шинами черных “марусь”.
Да, лучше не скажешь, лучше сравнений и метафор не выдумаешь. Читая о несчастной судьбе женщины, у которой “муж в могиле, сын в тюрьме”, столь типичной в “страшные годы ежовщины”, веришь, что, действительно, “перед этим горем гнутся горы…”.
От грудной, напевной лирики Ахматовой перехожу к чеканному стиху Твардовского.
… Когда кремлевскими стенами
Живой от жизни огражден…
Нет, это из поэмы “За далью – даль”. А в журнале другая вещь – “По праву памяти”. Хочется цитировать без конца, так трудно что-то выбрать.

Вот это. О репрессиях.
… И званье “сын врага народа”
Уже при них вошло в права.
И за одной чертой закона
Уже равняла всех судьба:
Сын кулака иль сын наркома;
Сын командира иль попа…
… И все, казалось, не хватало
Стране клейменых сыновей.
Или вот еще о том, как детей заставляли отрекаться от родителей. Да и вся поэма об этом:
… Той жертвы требовали строго:
Отринь отца и мать отринь.
Предай в пути родного брата
И друга лучшего тайком.
И душу чувствами людскими
Не отягчай, себя щадя.
И лжесвидетельствуй во имя,
И зверствуй именем вождя.
А что говорит об этом времени Гамзатов?
Ах, это время!
Лозунгам и фразам
пустым и лживым не было конца.
И сокрушался от печали разум.
И ликовало сердце у глупца.
Журнал выпадает у меня из рук. Страницы, зашелестев, замелькали. Напоследок успел прочесть только строчки Твардовского:
Кто прячет прошлое ревниво,
Тот вряд ли с будущим в ладу…
Как хорошо, что мы узнаем правду. Может быть, это залог нашего будущего?
Пальцы нажимают клавишу, и вновь я слышу осипший, но такой родной полунасмешливый голос:
… И хлещу я березовым веничкомпо наследию мрачных имен.
Трагическим, мрачным, жестоким описывают поэты сталинское время. Не стоит нам сегодня жалеть о Сталине.