В чем заключается новаторство Тредиаковского-критика?

Василий Кириллович Тредиаковский (1703-1768). Реформы Тредиаковского имели половинчатый характер. Но с 1730 (предисловие к переводу романа “Езда в остров любви”) по 1739 год (канун выступления Ломоносова) Тредиаковский был единственным крупным представителем зарождавшейся русской критической мысли.

В написанных им в этот промежуток времени трудах были поставлены некоторые вопросы будущих реформ и открытий Ломоносова. В предисловии к роману Тредиаковский заявил, что русский разговорный язык вполне может стать литературным, а “славяно-российский”

(т. е. церковнославянский) для “мирской” книги “очень темен”, его многие не разумеют. Впрочем, и язык самого Тредиаковского был еще очень темен.

В “Речи о чистоте российского языка” (1735) он снова вернулся к этой проблеме и призвал членов Российского собрания Академии наук: “Труд, господа, труд прилежный все побеждает”.

Еще не догадываясь о роли таланта, вдохновения в творчестве, Тредиаковский как классицист-рационалист верит, что “из основательные грамматики и красные риторики не трудно произойти восхищающему сердце и разум слову пиитическому…”. Как раз Ломоносов

позднее и создаст эти необходимые пособия творчеству “Российскую грамматику” и “Риторику”. В качестве возможных препон творчеству Тредиаковский называет только существующее “неправильное” (т. е. силлабическое) сложение стихов и неупорядоченность лексикона.

Лексикон и будет позднее упорядочен Ломоносовым в грамматике и в учении о “трех штилях”, а что касается способа к сложению русских стихов, то Тредиаковский тут же не без гордости заявлял, что “способов не нет”, т. е. они есть, и указывал: “некоторые ж и я имею”. Он намекал на свой “Новый и краткий способ к сложению российских стихов” (1735).

Здесь Тредиаковский впервые ввел понятия “тонический размер” и “стопа” как меру ритма и указал, что практиковавшаяся до сих пор в России силлабическая система стихосложения по польскому образцу приводит к нескладице и что большего “сладкогласия” достигает русский народ в своих песнях, построенных по тоническому принципу. Но Тредиаковский схоластически отверг трехсложные размеры – дактиль, амфибрахий, анапест, с пренебрежением отнесся к ямбу. Тредиаковский признавал только женскую рифму в облюбованном им хорее и отвергал мужскую, свойственную ямбу.

Впрочем, он по нескольку раз менял свое мнение: сначала признавал рифму, хотя и с ограничениями, а потом отказывался от нее вовсе, потому что в народной поэзии нет рифмы; восставал против попеременного сочетания женских и мужских рифм, а потом сам его практиковал.

Во второе, переработанное издание своего “Нового и краткого способа…” под названием “Способ к сложению российских стихов” (1752) Тредиаковский внес улучшения с учетом того, что сделал Ломоносов. Ряд его наблюдений является существенным дополнением к Ломоносову. Например, он верно указывал, что “чистые ямбы” в русском языке необязательны и затруднительны, многие стопы в ямбе заменяются пиррихием, что рифма еще не делает стихов стихами, для этого нужно нечто большее, т. е. поэтическое мышление. Рифма бывает “богатая” и “полубогатая”, т. е. точная и неточная.

Тут Тредиаковский даже опережал время: вспомним, что еще в пушкинскую эпоху совершенно невозможно было допускать неточную рифму; вся классическая поэзия XIX века стремилась соблюдать это правило. Рифму “расшатали” символисты, и затем на основе ассонансов и консонансов ее сильно обогатили и, можно сказать, пересоздали футуристы.

В “Рассуждении об оде вообще”, приложенном к оде на взятие города Гданска (1734), Тредиаковский первым сформулировал некоторые признаки одного из ведущих классицистских жанров (лирический беспорядок, “божий язык” и пр.), так блестяще потом разработанных Державиным. “Ода,- писал Тредиаковский,- есть совокупление многих строф, состоящих из равных, а иногда и неравных стихов, которыми описывается всегда и непременно материя благородная, важная, редко нежная и приятная, в речах весьма пиитических и великолепных”1. Ода сродни псалмам, стансам по “высокости” речей эпической поэзии, но резко отличается от “всякой мирской песни”, содержанием которой “почитай всегда есть любовь, либо иное что подобное, легкомысленно…”, а речь, которых бывает “иногда сладкая, но всегда льстящая, часто суетная и шуточная, нередко мужицкая и ребячья”.

Тредиаковский не чужд исторического подхода к решению вопроса о причинах расцвета и упадка поэзии. Его волновал вопрос о возможности существования российской поэзии, факт появления которой он уже провозгласил в “Эпистоле от Российский поэзии к Аполлииу” (1734). Статья Тредиаковского “О древнем, среднем и новом стихотворении российском” была первым опытом создания истории русской литературы; при рассмотрении стихотворных примеров в ней даются характеристики деятельности Смотрицкого, Полоцкого, Медведева, Истомина, Магницкого, Буслаева, Кантемира и других русских поэтов.

Русская поэзия, по его мнению, прошла три периода: “древний”- языческий, с стихийно природным тоническим стихосложением, закрепившимся в фольклоре; потом “средний”-силлабический, под религиозно-христианским и – в области ритмики – главным образом польским влиянием, и, наконец, вступила в третий, “новый” период. Теперь она снова возвращается к природному тоническому стихосложению, уже осмысленно, сбрасывая иго чужих влияний и осваивая правила творчества, как понимал их сам Тредиаковский. Тредиаковский с гордостью подчеркивал свою заслугу в этом преобразовании русской поэзии.

В “Письме к приятелю о нынешней пользе гражданству от поэзии”, “Рассуждении о комедии вообще” и предисловии к “Тилемахиде” Тредиаковский ставил классическую древность выше современной ему европейской литературы. Первая была преимущественно поэзией свободных граждан, потому и расцветала, нынешняя ей уступает, потому что связана с монархическим правлением. В скрытой форме Тредиаковский критиковал влияние дворов Елизаветы и Екатерины II.

Он ратовал за серьезную, высокую и свободную поэзию, прославлял Фенелона за то, что тот в своем “Телемаке” показал, как “власть царская тогда токмо тверда, когда укрепляется любовию подвластных…”.

В статьях Тредиаковского вызревали, еще в наивной форме, проблемы формы и содержания искусства, его специфики по сравнению с наукой. “Новый и краткий способ к сложению российских стихов” открывается следующим заявлением: “В поэзии вообще две вещи надлежит примечать. Первое: материю, или дело, каковое пиит предприемлет писать. Второе: версификацию, то есть способ сложения стихов.

Важно, что проблема содержания (“материи”) и формы была поставлена Тредиаковским уже в 1735 году. Правда, форма понималась узко, сводилась к языку и версификации, а в понятие содержания попадали элементы формы-“правила поэмы эпическия”. Кроме того, если форма оказывалась национальной, то содержание объявлялось “всем языкам в свете общее”.

В других статьях Тредиаковского рассеяны любопытные и более содержательные замечания об этой проблеме. В статье “Мнение о начале поэзии и стихов вообще” Тредиаковский подчеркивал приоритет содержания над формой. Он развивал аристотелевское положение о том, что поэты являются прорицателями, а поэтическое творчество есть изобретение возможностей, т. е. “не такое представление деяний, каковы они сами в себе, но как они быть могут, или долженствуют…”

В предисловии к “Тилемахиде” Тредиаковский сопоставляет поэзию (“героическую поэму”) с историей, наукой и другими видами искусства и находит в поэзии специфические преимущества. Она, так же как и другие формы познания, научает любить добродетель, но как бы историю “пригвождая к единой точке”, “дабы, единым воззрением вдруг созерцаемая”, “чрез то вперилась бы и впечатлелась в разум на все веки незабвенно”.