Тема поэзии у А. С. Пушкина

Введение. Одной из центральных тем пушкинской поэзии является тема музы. Имя музы, античной богини, покровительницы и вдохновительницы поэтов, отсылает нас еще к временам Гомера: “Муза, воспой Ахиллеса, Пелеева сына”. В новое время (XVI-XIX века) муза становится символом традиции, той цепи, которая связывает живущих поэтов с умершими, новые произведения – с образцами.

Пушкин продолжил древнюю традицию обращений к музе, осмыслил ее и завершил.

Основная часть.

1. На первом этапе своего творчества (1810-е годы) Пушкин – продолжатель

традиции. В программном стихотворении “К Жуковскому” (1816) он, совершая древний поэтический ритуал, присягает музам на верность: “В парнасской сени // Я с трепетом склонил пред музами колени… // Мой жребий вынул Феб, и лира мой удел”. Традиционный выбор, который стоял перед ним в юношеские годы, был между “веселой”, “унылой” и “торжественной” музой. “Веселая” вдохновляла на анакреонтические песни во славу Вакха и Венеры, унылая – на элегические любовные исповеди, торжественная – на одические прославление, обличение и призывы.

Друзья-декабристы призывали Пушкина сделать

выбор в пользу вольнолюбивой оды. Поэт же решил по-своему и не отказался ни от одной из муз. При этом все три музы были объединены одной страстью Пушкина – стремлением к свободе.

1а. Свобода раннего Пушкина многолика. В шутливых посланиях ее синонимами являются “праздность” и “разгул”; музы здесь – “милые” и “молодые”, в одном ряду с “ленью” и легкомысленной “любовью”; творческая свобода здесь сродни буйной вольнице пиров, Феб (в античной мифологии – покровитель творчества) рядом с Вакхом (богом вина) (Г. Федотов: “В лицейские и ранние петербургские годы свобода впервые открылась Пушкину в своеволии разгула, за стаканом вина, в ветреном волокитстве, овеянном музой XVIII века”).

И в то же время муза юного Пушкина могла становиться грозной и строгой. Так, в “Вольности” поэт призывает возвышенную одическую музу – “Свободы гордую певицу”.

2. Со второй половины 1820-х годов Пушкин уже не просто продолжает традицию, а осмысляет ее. “Я понять тебя хочу, // Смысла я в тебе ищу” – так Пушкин говорит о загадке жизни (“Стихи, сочиненные ночью во время бессоницы”, 1830); та же воля к глубинному знанию движет поэтом, когда он обращается к загадке музы. Муза для зрелого Пушкина есть метафора поэтического служения и поэтической свободы, служения высшему, свободы – от “черни”, “толпы” и “низких истин”.

Идея служения глубоко традиционна, она исходит из представления о божественной природе поэзии; Пушкиным же эта традиционная идея выстрадана в полной мере и додумана до конца. Да, Пушкин говорит то, что до него уже не раз говорилось: певец – “Богом избранный”, лира его – “священна”; но при этом взгляд поэта на место поэта и поэзии в мире – предельно трезвый. Если в ранний период Пушкин, следуя традиции, писал о всесилии музы (“Хочу воспеть свободу миру, // На тронах поразить порок” – “Вольность”, тысяча девятисот семнадцатого), то уже в конце 20-х годов он отрицает даже полезность поэзии:

Подите прочь – какое дело
Поэту мирному до вас:
В разврате каменейте смело,
Не оживит вас лиры глас.
(“Поэт и толпа”, 1828)

Муза не уживается с модой и сиюминутными порывами “толпы”, ее стихия – большое время. Сам же поэт, когда он не с музой, живет в малом времени – и тогда он не лучше, а то и хуже других:

Пока не требует поэта
К священной жертве Аполлон,
В заботах суетного света
Он малодушно погружен.
(“Поэт”, 1827).

Когда же его посещает муза, он преображается, становится боговдохновенным – как бы выходит из себя и забывает себя:

Но лишь божественный глагол
До слуха чуткого коснется,
Душа поэта встрепенется,
Как пробудившийся орел.
(“Поэт”, 1827)

Из “ничтожного” состояния поэт поднимается до библейского пафоса – под воздействием вдохновения:

И он
к устам моим приник
И вырвал грешный мой язык
И празднословный, и лукавый,
И жало мудрыя змеи
В уста замершие мои
Вложил десницею кровавой.
(“Пророк”, 1826)

А что необходимо для вдохновенного служения музе? Свобода – от сегодняшних мнений, от предрассудков современников; отречение от малого времени ради большого:

Поэт! Не дорожи любовию народной.
Восторженных похвал пройдет минутный шум;
Услышишь суд глупца и смех толпы холодный,
Но ты останься тверд, спокоен и угрюм.
Ты царь: живи один. Дорогою свободной
Иди, куда влечет тебя свободный ум…
(“Поэту”, 1830)

3. Позднее творчество Пушкина (30-е годы) – время итогов. Позиция Пушкина становится еще более трезвой и “угрюмой”. Во второй половине 20-х годов Пушкин еще верил в то, что поэт (“царь” в мире музы), хоть и не может ничему научить толпу, все же может советовать царю (тоже одинокому в современности, тоже живущему для большого времени):

Беда стране, где раб и льстец
Одни приближены к престолу,
А небом избранный певец
Молчит, потупя очи долу.
(“Друзьям”, 1828)

В 30-е годы муза Пушкина окончательно отворачивается от современности – и от царей, и от народа: “Зависеть от властей, зависеть от народа – // Не все ли нам равно, Бог с ними…” (“Из Пиндемонти”, 1836).

Поздний Пушкин думает о своем месте в большом времени и – шире – о миссии поэта, о предназначении поэзии. В результате появляется итоговое стихотворение Пушкина “Памятник” (1836) – гениальное переложение оды Горация. В “Памятнике” поэт вновь возвращается к вопросу о полезности поэзии и дает свой решающий ответ на этот вопрос: “И буду тем любезен я народу…” Чем же?

Не красотой стихов, а их этической ценностью. То есть уроком, полезным для народа, общественной пользой: “И буду тем любезен я народу, // Что чувства добрые я лирой пробуждал”.

После всего сказанного Пушкиным о “бесполезности” стихов, о разрыве между “певцом” и “толпой” – в “Памятнике” вновь, как в ранней “Вольности”, утверждается идея неразрывной связи поэта и народа. Однако что понимается под “народом”? “И гордый внук славян, и финн // И ныне дикой // Тунгус, и друг степей калмык” – все они не в малом, а в большом времени. Поэт не только “вознесся выше” Александрийского столпа – символа государственной власти, но и преодолел власть времени (“Душа в заветной лире // Мой прах переживет и тленья убежит”). Поэтому любезен народу Пушкин будет не только и не столько в свое время, а во все времена.

К его памятнику “не зарастет народная тропа”, пока существует человеческая культура (“жив будет хоть один пиит”). Вот к этому – “вечному” – народу и обращается Пушкин, для него и предназначает свой урок “чувств добрых”.

Заключение. Стихотворением “Памятник” Пушкин завершает древнюю тему музы. Последняя ода Пушкина становится последней одой в мировой литературе: “Муза отлетела, и после Пушкина отношения поэта к поэзии не суть отношения к Музе. Кончилась 3000-летняя история.

Как установить будущее? Кто заменит Музу? Об этом только возможны методические предположения на общую тему, завещанную нам Пушкиным: о месте поэзии в абсолютной цивилизации” (Л.

В. Пумпянский).

ТЕЗИСЫ. “Памятник”

Смысл заглавия: уподобление поэзии памятнику, увековечивающему самого поэта. Сравнение миссий поэта и государства: цивилизаторская программа просвещения диких народов. “Памятник” Пушкина и классический принцип подражания как состязания: сопоставление стихотворения Пушкина со стихотворениями Горация и Державина. Основное предназначение поэта у Горация (подражание), у Державина (новаторство: соединение противоположностей), у Пушкина (призыв к “чувствам добрым”). Гордость поэтов: за заслуги перед поэзией и государством у Горация и Державина, за общечеловеческие заслуги у Пушкина.

Эгоцентрическая позиция поэта у Горация и Державина, самоотверженная позиция поэта у Пушкина; заинтересованная муза у Державина и Горация, бесстрастная муза у Пушкина (пушкинский “поэт” как покровитель и учитель “музы”). Вещественные образы у Горация и Державина; духовные образы у Пушкина. Религиозные мотивы в “Памятнике” и проблемы духовной эволюции Пушкина в 1830-х годах.

См. другие стихотворения Пушкина на тему поэзии: “Арион”, “Поэт”, “Эхо”.