Стихия характера
Самое большое счастье Георгия Якутовича было в том, что он умел выбирать. А выбирает обычно тот, кто уверен: только это мне необходимо, только в этом я вижу смысл жизни. У Якутовича его мировоззрение, его миропонимание всегда совпадали со смыслом работы по оформлению книг.
За небольшими исключениями он всегда выбирал книгу или соглашался принять полученный заказ, потому что был уверен: это его тема, его писатель, его атмосфера.
Героический пафос творчества Якутовича позволял ему понимать всю глубину страдания, величие подвига, тяготение
Украинский советский драматург Иван Кочерга занимался исторической драмой весьма успешно и довольно храбро. Его драматические поэмы “Ярослав Мудрый” и “Свадьба Свички” – стихотворные поэмы. Мы процитируем отрывки из них в авторизованном переводе с украинского.
Драмы Кочерги отличаются живым изображением, здесь есть не только дыхание времени, но и дыхание каждого действующего лица. Люди несомненно главенствуют, выписаны ярко, созданы характерные драматические ситуации, сюжет отражает главную историческую
Иван Кочерга со своим живописным видением героических и лирических сцен жизни Киевской Руси оказался полностью созвучен жизненным интересам художника Георгия Якутовича, который настолько увлекся драмами, что проработал над их оформлением три года. События были киевскими, а мастерская Георгия Якутовича находилась в бывшей иконописной мастерской Киево-Печерской лавры. Видны были ближние пещеры, а за Днепром и сам Киев; гора Кисилевка, где и располагался замок литовского воеводы, тогда управлявшего городом. Здесь были улицы кожемяк, Гончаров, дегтярей…
К драмам Художник создал около сорока больших гравюр плюс заставки и концовки. Впечатляет портрет главного героя первой драмы – Ярослава Мудрого.
Христос сказал: “Несу не мир, но меч”.
Нет, отче, нет нигде путей готовых,
Чтоб давний грех могли мы сбросить с плеч
И на земле пресветлый рай взрастить.
Так мудрости по книгам не открыть,
И в горестных ошибках целый век
Ее упрямо ищет человек.
А чтоб людей добру и правде научить,
Немало злых голов приходится срубить.
Да, кроткий век без крови не создать.
“Сперва закон, а после благодать”.
Людей учу я книгой и делами,
И сам все время у людей учусь.
Премудр народ и будет жить веками,
В трудах и битвах укрепляя Русь.
(Перевод Н. Архипова и Г. Добржинского)
“Премудр народ…” В словах этих заложены сила и противоречие. Наблюдая частицы народа вовне и в себе самом, можно и усомниться – настолько беспомощны они, хаотичны, непоследовательны. Упование на вождей, легковерие, надежда на авось, стремление к легкой жизни, чтобы потом вдоволь хлебнуть тяжелой.
И вместе с тем в минуты роковые – где, что и откуда берется. И храбрость, позволяющая сломить хребет самому лютому зверю; и колоссальная выдержка, и мудрость, которая позволяет избрать единственно верный путь. Умение разглядеть и то, и другое, отдав предпочтение более существенному, отличало и Кочергу, и Якутовича. Это художники, глядевшие изнутри стихии народа.
Они пристально всматривались в этот оседающий или кружащий вихрь и не только понимали вектор приложения его сил, но и сами умели черпать силу в этом вихре. Художник может быть самым резким индивидуалистом, идущим вразрез всему, но и тогда он, пожалуй, – та затаенная искорка народной души, о которой и сам народ не ведает. В данном же случае мы имеем дело со счастливым совпадением, когда художники, сочетая трагическое и могущественное, выплески добра и зла, живописали те сгустки огня, которыми народ писал свою историю, более того – человек создавал свой неповторимый планетарный облик – и все это они находили в зеркале своей души.
Ярослав в гравюре Якутовича предстает с мечом и развернутым списком, за ним стоят инок с книгой и воевода, ратники и каменщики; до облаков поднимаются купола Софии. Манера Якутовича спокойна, наблюдательна и даже рассудительна. Но не бесстрастна.
Он соединяет символики видения с конкретикой фигуры, превращая, впрочем, саму конкретику в суперсимволику. Не идола создает, но видит в фигуре корневой смысл. Во второй “портретной” гравюре Ярослав Мудрый воздвигается как столп государства, как владыка.
Он крепко держит меч и опирается на меч. Вместе с тем это несколько уставший, “вымотавшийся” и рассуждающий человек. Глубокие черные тени создают ощущение тревоги, смятения, передают вечность борьбы. И это второй тезис, вокруг которого задумываются художники.
Борьба – состояние противоестественное, вызывающее перенапряжение как общества, так и человека. Но без борьбы человек не может отстоять порой человеческое; случается, он защищает иллюзию, но без этого он жить полнокровно, как сам то понимает, не может. Художники, признавая изнурительную тяжесть борьбы, попытались соединить иллюзию с необходимостью.
Они создавали временный счастливый конец – и Кочерга делал это больше, чем Якутович, у которого ощущение трагического превалировало, как торжественная песнь несвершившегося… Кольчуга, меч, ратники; коршун, поражающий ворона; стремительные лучи солнца, вырывающиеся из-под темных туч, – все это борьба, борьба и борьба. Якутович передает это ощущение эпически.
Во-первых, он изображает то, что, по-видимому, было; во-вторых, в гравюре просматривается понимание неизбежности происходящего. И в этом, пожалуй, третий тезис, над которым серьезно задумывались художники. Судьба как понятие религиозное и магическое; и неизбежность, вытекающая из хода истории.
Кочерга умело соединяет оба начала, приводя ситуацию если не к идеалу, то, во всяком случае, к идеализации. Якутович, у которого нет необходимости ставить точку над i, персонифицирует ситуацию, очеловечивая и судьбу, и историческую неизбежность. Он дает возможность зрителю-читателю и самому что-то додумать, более того, он сеет сомнение, и в этот момент понимаешь, какие думы его обуревали. Ощущение драмы происходящего одновременно – в осунувшемся озабоченном лице Ярослава и его фундаментально-воинственной позе.
Лучи солнца падают на храм Софии – это надежда душевного спокойствия и обустройства…
Встречаясь с книгой, художник прежде всего ищет согласованности миров – своего и книги. Когда это достигается, вдохновение преодолевает холод мастерства и рождается достойное украшение книги, более того, выстраивается смысловой ряд, со-рассказ, со-измерение происходящих событий.
Есть кубок у отца, прозрачный, тонкий,
Как будто медом полный золотым.
Любила я, когда была ребенком,
Через него глядеть из темноты.
И Божий мир тогда являлся мне
Прекрасным, словно в дивном, райском сне.
Это рассказывает Елизавета, одна из дочерей Ярослава. Художник изображает двух древнерусских красавиц, разумных, живо беседующих, величавых. Он тоже будто глядит через волшебный кубок и видит неуходящее прошлое, ту жизнь, которую, как и писатель, обязан был запечатлеть.
Четвертый тезис художника – соответствие представлений художника о том времени былой действительности. Безусловно, проникновение. Изучение первоисточников.
Личная убежденность в том, что одевались так, думали так, поступали так, что вся жизнь текла именно теми руслами. Исследовательский пафос, наверное, входил в противоречие с художественным прозрением. Преодолеть искушение – может быть, это было самым трудным. И еще – завоевать доверие читателей-зрителей.
А это значило прежде всего – убедить в правоте силы чувства. Кажется, оба достигли искомого. Драматическая поэма кончается словами Ярослава:
Чудесный новый Киев я построю.
Богатый, пышный, краше всех столиц,
Сияя золотыми куполами,
Поднимется он гордо к облакам
И новыми златыми воротами
Укажет путь в грядущие века.
Мы знаем, как нелегко сбывалось это предначертание; понимаем, сколько в нем велеречивости, но и радуемся силе духа, возносящей людей над полем непрестанной борьбы… И идут с зажженными свечками древнерусские женщины, надеясь на лад, мир в своих семьях; в роде и народе, на всей земле.
Свеча как символ надежды.
“Свадьбу Свички” можно назвать народной драматической поэмой. Иван Кочерга писал в послесловии: “Когда я случайно набрел на мотив “запрещения света”, мотив, который и послужил темой для этой драмы, меня захватила в нем возможность нарисовать яркую картину городской жизни и социальной борьбы в старинном городе, а на этом красочном фоне дать почувствовать поэтический образ Украины…”
Пятый тезис – это способность художников поэтически осмыслить картины происходящих событий. А это значило – полностью представить себя в роли действующих лиц, заговорить их языком, запылать их чувствами. Стать более чем актерами.
Получилось это или нет – судить читателю-зрителю. Мнения могут быть самые разные. Но ясно одно: созданные образы волнуют, пробуждают воображение, рождают гнев и сочувствие… Литовские князья, правившие Киевом в XV-XVI веках, запретили зажигать свет в домах горожан и ремесленников.
Главный герой драмы – оружейник Свичка, чья свадьба с любимой Меланкой и стала центром бурных событий. Городские цеховики восстали против запрещения света, против литовского и социального ига. Сама свадьба показана Якутовичем традиционно – это торжественное застолье со свечами, напитками, караваем, хором женщин.
Свичка и Меланка между зажженными свечами, в чем уже был протест против запрещения. Само застолье полно внутреннего действа и показывает, что художник добротно ознакомился с этнографическим материалом того времени.
Хор
Эй, прошла Меланочка
Сквозь огонь,
Точно чисто золото
Через горн.
Пусть живется с мужем ей
На свету,
Не пускай к ней, свечечка,
Темноту.
Ты свети им, свечечка,
Веселей,
Светлым счастьем-долею
Много дней.
(Перевод Н. Манухиной и Г. Шенгели)
Эпически-фольклорное начало нарушается бурным ритмом народного восстания. Цеховики с топорами, палками, камнями волной поднимаются против своих угнетателей. Гравюры Якутовича сконцентрированы и упруги, они полны сдержанной силы и энергии.
Апофеоз драмы – образ Свички с погибшей Меланкой на руках. Это образ народного мстителя, решительного воина, за которым встает сплоченная дружина его единомышленников, чьи мужественные лица озарены факелами.
Ты умерла, и свадебное платье
В крови, в грязи – как знамя дней былых!
Но живы мы. Для боя, для расплаты
Не надо нам нарядов дорогих.
Мы копотью пропитаны и потом,
В простых сермягах кинемся на бой
И победим…
И здесь приходят на ум прекрасные иллюстрации Якутовича к легендам о Довбуше, закарпатском повстанце и народном герое. Значит, в характере самого художника был бунтарский дух. Он выбирал себе достойную компанию: Ярослав Мудрый, Свичка, Довбуш…
Итак, шестой тезис: стихия характера. Это то непреодолимое, что подчас составляет и высшую радость, и трагедию художника. Сурово-торжественный почерк Якутовича передает как смысл события, так и его умонастроение, его восприятие седой старины.
Он воспринимал ее боль и радость, как свое кровное. Оттого так поступательно-ритмичен стиль его гравюр.
Гравюры к историческим драмам Кочерги создавались уже опытным и известным мастером. К тому времени Георгий Якутович уже создал литографии к “Угрюм-реке” В. Шишкова (дипломная работа) и иллюстрации к роману М. Коцюбинского “Фата-Моргана”. Здесь художник выступает интерпретатором происходящих событий и резко декларирует свою позицию. Фигуры выразительны и напряжены, в “воздухе” носится невыносимость, хмель и ожидание взрыва.
На суперобложке нестерпимое солнце пронизывает землю, которая изнемогает. Из земли к небу тянутся руки мольбы и страдания – корявые, но еще сильные, хватающие последнюю надежду. Оптимистическая трагедия – так можно было бы сформулировать суть дарования Якутовича.
Героико-эпическое начало утвердительно заявляет о себе в его лучших работах. И проходят перед нами в иллюстрациях к “Фата-Моргане” выпуклые крестьянские судьбы времен первой российской революции. Словно налитые жизненной тяжестью, люди не в силах преодолеть предназначенное.
Иллюстрации к “Фата-Моргане” сравнивали с лучшей мексиканской гравюрой. Сложилась и серия “Украинская народная музыка” – от Бояна до XX века. Общеизвестны замечательные работы Якутовича “Аркан” – заставка к книге легенд о Довбуше: суровая пляска сплетенных в единое кольцо людей под всклокоченно-мятущимся небом. “Плотогоны” – мужественно управляющиеся и противостоящие стихии… Готовя иллюстрации к “Довбушу”, Якутович странствовал по Закарпатью, знакомился с фольклором и народным искусством.
В иллюстрациях к повести М. Коцюбинского “Тени забытых предков” художник создает многофигурные сюиты. “Рождественский вечер” – муж и жена на коленях перед иконами, висящими над накрытым столом со свечой. Многоплановые, многофигурные графические сюиты представляют из себя видения той жизни, которая ушла и которая еще остается только потому, что ее сочинил писатель. Это преходящее и непреходящее, потому что это жизнь народа. “Мир повестей Михаила Коцюбинского, – рассказывает Якутович, – привлекал меня еще со школьной скамьи – иллюстрации к “Фата-Моргане” были первой работой, с которой начался мой путь художника.
Но особенно волновали образы повести “Тени забытых предков”, к иллюстрированию которой я приступил в 1962 году. Поэтому когда режиссер Параджанов, знавший о моей работе, предложил мне стать художником цветного фильма по мотивам повести, я, хоть и не без некоторого опасения, принял предложение”. Работа над оформлением фильма дала Якутовичу новый ракурс видения, и, освободившись, он тут же переделал свои графические листы, стремясь передать светонасыщенность – “добиться серебристости, валерности штрихов в сцене лунной ночи на полонине, ощущение внутреннего свечения интерьера в листе “Рождественской ночи””.
Так Якутович пытался решить главную тему повести – “противопоставление естественности и гармоничности жизни человека в природе миру темных, приводящих к гибели обычаев и инстинктов”.
Столкновение света и тьмы – вот что стало главным в творчестве этого художника.
(1 votes, average: 5.00 out of 5)
Loading...