Повесть Энкантадас (Мелвилл Герман)

“Представьте себе двадцать пять куч золы, сваленных там и сям на пригородном пустыре, так начинает Мелвилл свои “Энкантадас”, – вообразите, что иные из них выросли до размеров высокой горы, а пустырь – это море, – и вы получите некоторое понятие о том, как выглядят Энкантадас, или Заколдованные острова”.

В своих странствиях по Южным морям Мелвилл видел немало необычайных по яркости, восхищающих взор картин дикой природы. В “Тайпи” и “Ому” он с увлечением ее показал, показал и людей, живущих с ней в гармоническом

единении. Теперь настал час для иных воспоминаний и образов.

“Энкантадас” – не повесть в собственном смысле. Это сюита очерков и новелл, связанных общей темой, – Мелвилл рисует Галапагосские острова, где побывал в 1841 году, в пору плавания матросом на китобойце, – и еще колоритом, общей минорной тональностью, явственно заданной в приведенных выше начальных строках.

Если “Энкантадас” и повесть, то, вернее всего, повесть об угнетенной душе самого автора.

Вводные очерки в “Энкантадас”, пейзажные по преимуществу, поражают читателя необычайной даже для Мелвилла “густотой”

письма, интенсивностью, с которой он воплощает в слова свое сумрачное видение Заколдованных островов, “втиснутых, влитых, вбитых в самое тело уродливой смерти”.

Автор признается читателю, что не в силах уйти от гнетущих воспоминаний. Отдыхает ли он на лоне родной природы или проводит время в пиршествах и веселье с друзьями, вдруг он, “словно во сне”, поддается гипнотической силе увиденного однажды угрюмого мира. И тогда, говорит он, все, кто возле него – спутники или застольцы, – замечают его отрешенный, остановившийся взгляд и внезапную перемену в состоянии духа.

Трудно гадать, какие дальнейшие планы связывал Мелвилл с фрагментами, составляющими сейчас “Энкантадас”. В них можно найти и мотивы, знакомые по прежним его книгам, и новые, порожденные переживаемым кризисом.

Как ранее, в своей причудливой классификации китов в “Моби Дике”, он использует в “Энкантадас” описание внешности и повадок гигантских морских черепах, исконных жителей Заколдованных островов, для метафорических размышлений и язвительных эпиграмм. Но вывод о том, что “поистине страшным проклятием кажется это их тупое стремление двигаться по прямой в перекореженном мире”, Мелвилл направляет, По-видимому, саркастическим острием против себя самого.

Судьбы людей на Заколдованных островах столь же безрадостны, как и картины природы, словно отказывающейся вступать в дружественное взаимодействие с человеком. История гротескной колонии, учрежденной бесславным деспотом на острове Карла, и воцарившейся после него “бунтократин”, заканчивается насмешливыми рассуждениями автора о том, сколь непомерно трудна задача “заселять необитаемые острова нравственно неустойчивыми колонистами”. Злодей Оберлус преуспевает некоторое время на острове Гуда в силу того, что он чужд всему человеческому.

Трагична судьба индианки Хуниллы, испившей на островах полную чашу скорби. “Казалось, она, пережив тягчайшие страдания, какие могут постигнуть смертного, – говорит о ней Мелвилл,- отныне была готова к тому, что и остальные сердечные струны будут рваться одна за другой”. Эта простая душа принадлежит к ряду поздних героев Мелвилла. В своем стоицизме она чем-то сродни писцу Бартлби, но без его эксцентричности и загадочности.

Хотя Мелвилл в главе “Две стороны черепахи” и заверяет полушутливо читателя, что, как бы ни была черепаха со спины “темна и печальна”, она имеет и свою светлую сторону (“ее набрюшный щиток,-пишет он, – отливает иногда желтизной или золотом”), ему все труднее дается борьба с мрачными, безнадежными мыслями, к при том необходимо сказать, что “малые повести” Мелвилла отмечены стремлением писателя найти новый подход к постижению сложности и противоречивости современного мира.

Приближение к реальным конфликтам американской общественной жизни (прямое в “Писце Бартлби”, косвенное в “Бенито Серено”) бесспорно является новым шагом писателя по сравнению с “Белым китом”, где зло представлено лишь в символических образах.

Было бы поспешностью делать из этого слишком далеко идущие выводы, например, о трансформации романтических концепций и образов Мелвилла в направлении к социальному реализму. Последовавшая за “малыми повестями” книга Мелвилла “Шарлатан” не дает для того оснований. Морально-философские диалоги в этой книге отражают критический взгляд писателя на современную американскую жизнь, но действие происходит в полупризрачном мире, где люди скользят, как фантомы, и их отношения не материализуются в каких-либо реальных общественно значимых формах.

Довольно трудно представить, каково бы могло быть последующее движение писателя на этом пути, если бы он продолжал свою литературную деятельность.

Увереннее можно сказать – это относится в первую очередь к “Писцу Бартлби” и “Бенито Серено”, – что, связывая рисуемые конфликты с определенными социальными структурами американского общества (противостояние имущих и неимущих, рабов и рабовладельцев), Мелвилл проделывает на свой романтический лад работу, требуемую общей задачей, неотвратимо стоящей перед американской литературой его времени,-максимально приблизиться к глубинным процессам общественной жизни.

То, что писатель не порвал со своим романтическим миром, видно и в написанной им после более чем тридцати лет молчания повести “Билли Бадд”.

Потому она так легко “смотрится” рядом с “Бенито Серено”, “Писцом Бартлби”, “Энкантадас” как вещь, примыкающая и по своей проблематике, и по изобразительному решению к малым повестям 50-х годов.

Источники:

Мелвилл Г. Повести. Пер. с англ. Сост. и вступит, статья А. Старцева.

М., “Худож. лит.”, 1977. 287 с.

Аннотация: В книгу американского классика XIX века Германа Мелвилла входят четыре повести: “Писец Бартлби”, “Энкантадас, или Заколдованные острова”, “Бенито Серено”, “Билли Бадд, фор-марсовый матрос”. Во всех этих произведениях Мелвилл в характерной для него романтизированной форме затрагивает важнейшие социальные и моральные вопросы современной ему американской жизни.