Как в поэме «Двенадцать» отразилась сложность представлений автора о характере революции?

Символ только тогда истинный символ, когда он неисчерпаем и беспределен в своем значении. Он многолик, многомыслен и всегда темен в последней дубине.
Вяч. И. Иванов
Блок был свидетелем социалистической революции. Через два с половиной месяца (в начале января 1918 года) практически одновременно он написал два важных произведения — статью «Интеллигенция и революция» и поэму «Двенадцать». В этих произведениях поэт представил свой взгляд на Октябрьскую революцию.

Итак, тема поэмы «Двенадцать» — изображение революции,

как поэт слышал и понимал ее.
Сюжет «Двенадцати» описывает прохождение красногвардейского патруля через ночной Петроград. Такое построение сюжета весьма традиционно: начиная с «Одиссеи» и заканчивая «Мертвыми душами» и «Кому на Руси жить хорошо», сочинители использовали образ дороги, чтобы объединить разные дорожные картинки в законченное произведение. Если тему и сюжет поэмы после внимательного прочтения можно довольно легко понять, то идею (отношение Блока к изображаемой революции) сформулировать чрезвычайно трудно.

Это объясняется природой символизма, в основе которого лежит

многозначный символ, мало понятный не только читателю, но часто и самому автору. Блок, как и другие поэты-символисты, стремился отразить не рациональное восприятие окружающего мира, а интуитивное, поэтому иногда сам не мог объяснить, почему у него в произведении появился такой образ-символ и что он означает.
Идея поэмы «Двенадцать» может быть понята двояко. С одной стороны, революция представлена как событие очищающее, обновляющее, высвобождающее творческие силы народа. Так характеризует Блок революцию в статье «Интеллигенция и революция»: главный замысел революции грандиозен — переделать все, вместо жизни скучной, безобразной явить жизнь справедливую, чистую и прекрасную, поэтому «всем телом, всем сердцем, всем сознанием — слушайте революцию».

Блок видел в революции проявление стихийных сил мироздания, поэтому спорить с революцией, по мнению поэта, также бессмысленно, как, например, с землетрясением, которое губит и правых, и виноватых, не разбирая. В революции, но Блоку, тщетно искать справедливости, она, может быть, обманывает, калечит достойных, возносит недостойных, но эти частности не меняют главного — «революция ревет о великом». Учитывая приведенные соображения, можно согласиться с мнением В. Г. Короленко: «Христос говорит о большевистских симпатиях автора», то есть «Двенадцать» — это «интеллигентский гимн Октябрьской революции».
С другой стороны, революция изображается в поэме беспощадной и кровавой стихией, поэтому современники восприняли «Двенадцать» как сатиру на революцию («самая злая сатира на все, что происходило в те дни» М. Горький), как изображение революции через ужасные «гримасы» («Поэт большевизма Ал. Блок задумал воспеть кровь и грязь революции. В своей поэме он не удалился от правды, но кощунственно приплел к «керенкам», проституции, убийствам и нелепому жаргону — Христа» Ю. И. Айхенвальд).
Это, конечно, крайние оценки, а более спокойная и взвешенная точка зрения на поэму такова: Блок справедливо видит революцию и в белом, и в черном цвете, как переплетение различных противоречий. Это сложное авторское отношение рождается из ответов на несколько вопросов: как в поэме выражается авторская позиция, как характеризует автор красногвардейцев, кто идет впереди патруля и машет кроваво-красным флагом?
В некоторых литературоведческих работах (Л. К. Долгополов «Многоголосие эпохи и позиция автора» // Вопросы литературы, 1978, №9) сделана попытка найти в поэме слова автора, чтобы по ним определить авторское отношение к изображаемому, но попытка неудачная. Отделить слова автора от реплик героев невозможно: в поэме нет ни лирических отступлений, ни авторизованных характеристик, среди разноголосой толпы голос автора неразличим. Вся небольшая поэма состоит из реплик, возгласов, призывов, обращений, установить принадлежность которых какому-то конкретному герою часто невозможно: вот пустеет улица, только один бродяга сутулится, и кто-то обращается к нему:
Эй, бродяга!
Подходи —
Поцелуемся… (1)
Это говорит ветер, или прохожий, или кто-то незримый, который находится среди героев и покажется в конце поэмы? А дальше — новые реплики, принадлежащие разным говорящим:
Хлеба!
Что впереди?
Проходи! (1)
Из этих и многих других примеров следует интересный вывод: Блок в «Двенадцати» создает многоголосие улицы, специально растворяет в нем свой авторский голос и, таким образом, прячет прямую авторскую оценку описываемого события.
Характеристики, которые герои получают в поэме, в принципе многозначны и неокончательны. Например, сложно понять отношение автора к Двенадцати. С одной стороны, эти герои показаны как символическая группа бандитов, дорвавшихся до власти и творящих злодеяния; с другой — как «рабочий народ» (10); с третьей — как деклассированная голытьба («Отмыкайте погреба — Гуляет нынче голытьба!» — 7); с четвертой — как апостолы новой веры. А для Блока, кажется, нет разделения этих восприятий, в таком обобщенном взгляде на участников революции состоит самая главная художественная особенность символической поэмы.

Патруль появляется во второй главке и похож на шайку каторжников и по внешнему виду (цигарка и бубновый туз), и по безбожным выкрикам. Но в десятой главке патруль превращается в «рабочий народ», в революционное звено народа. В конце поэмы повторяется рефрен:
Вперед, вперед,
Рабочий народ! (10, 11)
Таким образом, авторская позиция проявляется не в словах, а в изображении общей судьбы Двенадцати и в осмыслении их пути через время: из «старого мира», откуда они вышли, к новому, к которому они подошли вплотную, хотя сами еще не поняли этого. Они прошли через страсти и убийства («руки-то в крови из-за Катькиной любви» — 10) и остались «без имени святого» (11), так как нарушили одну из главных заповедей христианства («не убий!»), а может быть, и не только ее.
В конце поэмы вся «музыка» улицы (шумы, разговоры, восклицания, свист ветра) пропадает. Двенадцать идут в полной тишине, а впереди них кто-то незримый, которого Блок назвал Исус Христос. При этом Блок признавался, что образ Христа появился в поэме как-то сам собой, а должен был идти впереди патруля Другой.

Толкование этого незримого героя — ключ к пониманию идеи поэмы. Если впереди красногвардейцев идет Христос, тогда революция оправдана и прощена, тогда это — Второе пришествие, а Двенадцать — апостолы новой веры, герои эпохи, которые устроят новую, справедливую жизнь. А если это Другой (Антихрист) возглавляет революционное переустройство, тогда легко представить, что последует за революцией.

Ведь любое насильственное переустройство Божьего мира — бунт против его Творца. Исследователи, предполагающие в поэме присутствие Другого, считают, что в произведении есть тринадцатая (скрытая) глава, в которой автор понимает, кто машет кровавым флагом, и немеет от трагического предчувствия — он прозревает ужасное будущее России (Л. Вильчек, Вс. Вильчек «Эпиграф столетия» // Знамя, 1991, №11).

Эти полярные точки зрения имеют право на существование, так как символическое произведение действительно очень трудно понять и однозначно истолковать: по воспоминаниям современников, сам Блок затруднялся объяснить заключительную строчку поэмы. У поэта, кстати, было еще достаточно времени (он умрет через три с половиной года), чтобы точнее изобразить знаменосца впереди красногвардейского патруля. Однако Блок не захотел ничего изменить в финале «Двенадцати» и оставил последнюю строчку поэмы такой, какой она написалась сначала, сразу, в первом варианте.
Подводя итог, следует заметить, что Блок в поэме «Двенадцать» изобразил Октябрьскую революцию по-своему, как поэт-символист. Те, кто не учитывает художественные особенности символизма, искренне возмущаются, как может автор сочувствовать двенадцати убийцам и развратникам «без креста» (2). У них за спиной пустота: ни человечности, ни культуры, ни Высшего судии — «Ко всему готовы, Ничего не жаль…» (11) (Г.

Яковлев «Без имени святого…» // Литература в школе, 1993, №3). Но если непредвзято прочитать поэму, надо признать, что это исключительно интересное символическое (!) произведение: в нем выразилось восприятие революции современником.
Блок пытался увидеть истинное содержание революции за ее отвратительными «гримасами», которые он наблюдал своими глазами в революционном Петрограде, даже пережил на собственном горьком опыте (известно, что крестьяне сожгли его дом в Шахматове — родовой усадьбе под Москвой). Но в отличие от ограниченных людей, не желающих видеть в революции ничего, кроме личных неудобств и неприятностей, поэт-символист не отвергал революцию с порога, а пытался осмыслить ее настоящее и провидеть будущее. Поэма получилась и гимном новому миру, и сатирой, и предостережением.
Такой результат вполне понятен: вряд ли в январе 1918 года кто-то мог более определенно оценить Октябрьскую революцию. Теперь, спустя почти девяносто лет, известно, куда повернет история, но Блок, создавая поэму, этого еще не знал. Зато он очень хорошо представлял себе, от чего уходит Россия, и приветствовал этот уход, с надеждой глядя в будущее.