Сочинение: Природное и историческое в романе Пастернака “Доктор Живаго”

Природное и историческое в романе Б. Пастернака “Доктор Живаго”

Русская литература знает немало великих произведений, посвящен­ных целым историческим эпохам, грандиозным изломам времен, изме­нениям вековых устоев. Для широкомасштабного отражения такого ро­да материала сложился особый эпический жанр – роман-эпопея, этало­ном которого в русской литературе стал роман Л. Н. Толстого “Война и мир”. Большинство писателей, осознанно или нет, во всем, подчас даже в названии, ориентировались на это произведение: “Хождение по

му­кам” А. Толстого, “Тихий Дон” М. Шолохова, “Живые и мертвые” К. Симонова, “Жизнь и судьба” В. Гроссмана и др. Во всех этих произве­дениях речь шла о великих исторических катаклизмах, во всех судьба народов описывалась в ее преломлении в судьбах целого ряда семей, ро­дов, большого числа героев – от простых людей до вождей и полковод­цев.

Наконец, традицию противопоставления вечности и неизменности природы текучести и новизне событий истории можно найти и у Л. Тол­стого (“небо Аустерлица”), и у М. Шолохова (“Дон-батюшка”).

Характеристика замысла книги, данная Б. Пастернаком

в письме О. Фрейденберг: “Я в ней хочу дать исторический образ России за по­следнее сорокапятилетие, и в то же время всеми сторонами своего сюже­та, тяжелого, печального и подробно разработанного… – эта вещь будет выражением моих взглядов на искусство, на Евангелие, на жизнь чело­века в истории и на многое другое” – позволяет предположить, что за­думанный роман должен был в основных чертах вписаться в традиции русского романа-эпопеи с его неторопливостью, обстоятельностью и по­вышенным стремлением осмыслить материал, данный определенной эпохой. Однако всплеск негативных откликов со стороны людей, даже с симпатией относившихся к творчеству Б. Пастернака, говорит о том, что ожиданий приверженцев традиционной эпической формы роман не оп­равдал. Но значит ли это, что роман “не удался”?

Действительно, ни имен реальных исторических деятелей, ни описа­ния реальных исторических событий в романе нет. Уже название рома­на – “Доктор Живаго” – говорит о том, что не эпоха, а отдельный чело­век, его судьба, его мысли становятся в эпицентре событий. История его взаимоотношений с любимыми им женщинами, история его творчества не просто уравнивается в правах – она оказывается квинтэссенцией, са­мым подлинным выражением – и оправданием целой исторической эпохи со всеми ее войнами и революциями. То небывало новое понима­ние истории, которое стоит за романом “Доктор Живаго”, лучше всего выражено в словах Николая Николаевича Веденяпина – “духовного от­ца” и, фактически, альтер эго центрального героя произведения: “А что такое история?

Это установление вековых работ по последовательной разгадке смерти и ее будущему преодолению. Для этого открывают ма­тематическую бесконечность и электромагнитные волны, для этого пи­шут симфонии”. Оказывается, не история движения народных масс, не история политических интриг и войн, но история человеческого духа, история человеческой личности является подлинной историей.

Она за­печатлевает не великие войны, а великие открытия и говорит о ценности не объединяющих народы идей, но о ценности отдельного человека даже в век миллионных жертв и потоков крови и слез, когда сама мысль о значимости человека кажется нелепой.

Эта история, история в современном ее понимании, зародилась, по мысли писателя, вместе с христианством. Об этом не раз и всегда по- разному говорят Живаго, Веденяпин, Сима Тунцева, словно бы для того, чтобы простота и величие этой мысли открылись даже самому неиску­шенному читателю: “И вот в завал этой мраморной и золотой безвкуси­цы пришел этот легкий и одетый в сияние, подчеркнуто человеческий, намеренно провинциальный, галилейский, и с этой минуты народы и бо­ги прекратились и начался человек, человек-плотник, человек-пахарь, человек-пастух в стаде овец на заходе солнца, человек, ни капельки не звучащий гордо, человек, благодарно разнесенный по всем колыбель­ным песням матерей и по всем картинным галереям мира”. Именно с Христа началось понимание значительности даже самой на первый взгляд незначительной жизни – Лазаря, Магдалины, всякого человека, именно с Христа началось понимание возможности личного бессмер­тия – бессмертия не бога, не царя, не героя – бессмертия каждого чело­века, каждого из нас.

И поэтому история не бесконечная и вечная череда сменяющих друг друга событий, бессмысленная в своей бесцельности. История – посте­пенное и неуклонное накопление, как говорит Веденяпин, “духовного оборудования”, с помощью которого человек обретет бессмертие. Исто­рия не противостоит природе – она является частью общеприродного процесса вечной жизни. “Вчера я ночной митинг наблюдал. Поразитель­ное зрелище.

Сдвинулась Русь-матушка, не стоится ей на месте, ходит не находится, говорит не наговорится. И не то чтоб говорили одни толь­ко люди. Сошлись и собеседуют звезды и деревья, философствуют ноч­ные цветы и митингуют каменные здания.

Что-то евангельское, не прав­да ли? Как во времена апостолов”, – недаром после этих слов воодушев­ленный Юрий Живаго чуть не открывает Ларе – и себе – свое сердце. В этом мире трудно провести границу, где прекращаются исторические процессы и начинаются природные, так же, как трудно отделить свои чувства, то, что происходит в твоей душе, от происходящего вокруг те­бя.

Даже революция сначала представляется Юрию Живаго природной стихией, разом положившей конец вековой несправедливости.

Многие жизненную позицию доктора воспринимают как его пассив­ность и даже фатализм и связывают ее с принадлежностью Живаго к русской интеллигенции, отличительной чертой которой эта пассивность якобы является. На самом деле правильнее такую позицию было бы обо­значить как доверие к жизни. Главный герой романа видит, что вся дей­ствительность пронизана незримыми нитями, стягивающими в одно неразделимое единство личное, историческое и природное, ему открыта истина, что “общение между смертными бессмертно и что жизнь симво­лична, потому что она значительна”, то есть ничего не проиcходит просто так, все имеет свой глубинный смысл, и поэтому от человека требуется только довериться этому смыслу, и все будет хорошо. Потому-то бес­смысленна для Живаго любая переделка жизни, затеянная на этот раз “гениями ограниченности” вроде Стрельникова или Ливерия: “Для них существование – это комок грубого, не облагороженного их прикосно­вением материала, нуждающегося в их обработке.

А материалом, веще­ством жизнь никогда не бывает. Она сама, если хотите знать, непрерыв­но себя обновляющее, вечно себя перерабатывающее начало, она сама вечно себя переделывает и претворяет, она сама куда выше наших с ва­ми тупоумных теорий”. И самоубийство Стрельникова в конце романа выглядит вполне закономерно: он не доверял жизни и в один из момен­тов просто выпал из нее; в стремлении навязать действительности свои представления о ней не нашел в жизни опоры и сломался под взятым на себя непосильным – и бессмысленным – грузом.

Таким образом, роман Б. Пастернака представляет собою уникальное для русской – да и мировой – литературы явление, и не потому лишь, что это “проза поэта”. Просто впервые в произведении, посвященном це­лой эпохе, судьба человека показана не на фоне исторических событий, но как историческое событие, и дело здесь не в историческом величии этой личности, а в величии всякой человеческой личности вообще. То есть в том, что с возникновением христианства история стала возможна лишь как история человека и его постепенной победы над смертью.