Как формируется драматург?

В книге о Мольере Булгаков, отвечая на сходные вопросы, дает сжатый и вдохновенный очерк парижской театральной жизни, которая готовит великого комедиографа. Портрет объемный: образы двух обойщиков, мальчика и деда, заболевших “неизлечимой никогда страстью к театру”, спроецированы на образ торгующего Парижа, который “тучнел, хорошел и лез во все стороны”. Балаганы, рынок, фарсеры с набеленными лицами, вертясь, как в карусели, проплывают в глазах юного Жана-Батиста.

Будущий автор “Тартюфа” окунается как бы в разные театральные

воды. Отмечен придворный королевский театр с премьером Бельрозом, “разукрашенным, как индийский петух, слащавым и нежным”; упомянут трагик Мондори, потрясавший громовым голосом в Театре на Болоте. Однако самые впечатляющие строки отданы ярмарочному балаганному театру, расположившемуся на Рынке и у Нового Моста:

“Греми, Новый Мост!

Я слышу, как в твоем шуме рождается от отца-шарлатана и матери-актрисы французская комедия, она пронзительно кричит, и грубое ее лицо обсыпано мукой!”

Булгаков не оставил нам ни одной строки, в которой запечатлелся бы театр его собственной юности. Но нет никакого

сомнения в том, что именно тогда, в Киеве, было завязано и воспитано то особое “шестое | чувство” сцены, которое обнаруживается на самых глубинных, предрациональных уровнях восприятия театра., Лирический герой “Записок покойника” киевлянин Максудов ощущает, “как дышит холодом и своим запахом сцена”. Он замечает, как сквозной теплый ветер гнет в одну сторону пламя свечей, зажженных на рампе.

Он знает, как пилит смех по залу.

На переломе веков в России произошла театральная революция. Газеты и журналы переполнены спорами и легендами о новом московском театре в Камергерском переулке. Шутка сказать, отменили систему бенефисов, ставят всего три-четыре спектакля в сезон, добиваются каких-то невиданных результатов в сложнейшей игре, именуемой ансамблем, запрещают зрителям аплодировать во время спектакля, установили поворотный круг, придумали новое освещение сцены и к каждой постановке создают специальные декорации! Авторитетный киевский критик Н. Николаев поведал землякам о премьере “Вишневого сада” у художественников в таких тонах: “Могу воскликнуть вместе с автором “Писем из партера”: “Я видел “Вишневый сад”!

Видел! Видел!”1 Свое чувство трепетного ожидания новых театральных впечатлений в МХТ он сравнивает с чувством мусульманина, входящего в Мекку.

В Москве – Станиславский, в Петербурге – Мейерхольд. А в Киеве премьер местной труппы Орлов-Чужбинин вступает в судебный спор с антрепренером Дуван-Торцовым, доказывая, что режиссер не имеет права поручать актеру роль, не соответствующую его амплуа. В сущности, Соловцовский театр тех лет понятия не имеет о режиссуре; разве что мелькнувший в двух сезонах К. Марджанов поставит несколько спектаклей “по мизансценам Художественного театра”, не вызвав к этим мизансценам ни малейшего интереса (“да и нужны ли вообще эти лукавые мудрствования, притом еще и не своего изобретения”, – съязвит киевский корреспондент куге-левского журнала “Театр и искусство”).

В Художественном театре уже успели пережить первый творческий кризис. Ищут пути обновления своего искусства, заново пересматривают мировую драматургию, открывают студии, приглашают Крэга, ставят Гамсуна и Достоевского. В Киеве жизнь идет по исстари заведенному порядку.

В антрактах публику развлекает оркестр, а густо-голубой бархатный занавес с равным гостеприимством открывает зрителям Шекспира вперемежку с каким-нибудь перлом “заборной литературы”, вроде “Контролера спальных вагонов”.