ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ ОСОБЕННОСТИ И КОМПОЗИЦИОННОЕ СВОЕОБРАЗИЕ РОМАНА Н. Г. ЧЕРНЫШЕВСКОГО “ЧТО ДЕЛАТЬ?”
Нетрадиционная и непривычная для рус-
ской прозы XIX века завязка сюжета, более
свойственная французским авантюрным ро-
манам, – загадочное самоубийство, описан-
ное в первой главе “Что делать?”, – была,
по общепринятому мнению всех исследовате-
лей, своего рода интригующим приемом, при-
званным запутать следственную комиссию
и царскую цензуру. Той же цели служил
и мелодраматический тон повествования
о семейной драме во второй главе, и неожи-
данное название третьей – “Предисловие”,
которая
повести – любовь, главное лицо – женщи-
на, – это хорошо, хотя бы сама повесть и
была плоха…”.
Более того, в этой главе автор, полушут-
ливым-полуиздевательским тоном обращаясь
к публике, признается в том, что он вполне
обдуманно “начал повесть эффектными сце-
нами, вырванными из середины или конца ее,
прикрыл их туманом”. После этого автор,
вдоволь посмеявшись над своими читателя-
ми, говорит: “У меня нет ни тени художест-
венного таланта. Я даже и языком-то владею
плохо. Но это все-таки ничего… Истина – хо-
писателя, который служит ей”.
Читатель озадачен: с одной стороны, ав-
тор явно презирает его, причисляя к боль-
шинству, с которым он “нагл”, с другой –
как будто готов раскрыть перед ним все кар-
ты и к тому же интригует его тем, что в его
повествовании присутствует еще и скрытый
смысл! Читателю остается одно – читать,
а в процессе чтения набираться терпения, и
чем глубже он погружается в произведение,
тем большим испытаниям подвергается его
терпение…
В том, что автор и в самом деле плохо
владеет языком, читатель убеждается бук-
вально с первых страниц. Так, например,
Чернышевский питает слабость к нанизыва-
нию глагольных цепочек: “Мать перестала
осмеливаться входить в ее комнату”; обожа-
ет повторы: “Это другим странно, л ты не
знаешь, что это странно, а я знаю, что это не
странно”; речь автора небрежна и вульгарна,
и порой возникает ощущение, что это – пло-
хой перевод с чужого языка: “Господин вло-
мался в амбицию”; “Долго они щупали бока
одному из себя”; “Он с изысканною перенос-
ливостью отвечал”; “Люди распадаются на
два главные отдела”; “Конец этого начала
происходил, когда они проходили мимо ста-
рика”; авторские отступления темны, коря-
вы и многословны: “Они даже и не подума-
ли того, что думают это; а вот это-то и есть
самое лучшее, что они и не замечали, что
думают это”; “Вера Павловна… стала ду-
мать, не вовсе, а несколько, нет, не несколь-
ко, а почти вовсе думать, что важного ниче-
го нет, что она приняла за сильную страсть
просто мечту, которая рассеется в несколь-
ко дней… или она думала, что нет, не дума-
ет этого, что чувствует, что это не так? Да”
это не так, нет, так, так, все тверже она ду-
мала, что думает это”.
Временами тон повествования словно па-
родирует интонации русской бытовой сказки:
“После чаю… пришла она в свою комнатку
и прилегла. Вот она и читает в своей кроват-
ке, только книга опускается от глаз, и дума-
ется Вере Павловне: что это, последнее вре-
мя, стало мне несколько скучно иногда?”.
Увы, подобные примеры можно приводить до
бесконечности… Ничуть не меньше раздра-
жает смешение стилей: на протяжении одно-
го смыслового эпизода одни и те же лица то
и дело сбиваются с патетически-возвышен-
ного стиля на бытовой, фривольный либо
вульгарный.
Почему же российская общественность
приняла этот роман? Критик Скабичевский
вспоминал: “Мы читали роман чуть ли не ко-
ленопреклоненно, с таким благочестием, ка-
кое не допускает ни малейшей улыбки на ус-
тах, с каким читают богослужебные книги”.
Даже Герцен, признаваясь, что роман “гнус-
но написан”, тотчас оговаривался: “с другой
стороны, много хорошего”. С какой же “дру-
гой стороны”? Очевидно, со стороны Истины,
служение которой должно снять с автора
все обвинения в бездарности! А “передовые
умы” той эпохи Истину отождествляли с Поль-
зой, Пользу – со Счастьем, Счастье – со
служенцем все той же Истине…
Как бы то ни было, Чернышевского труд-
но упрекнуть в неискренности, ведь он хотел
добра, причем не для себя, но для всех! Как
писал Владимир Набоков в романе “Дар”
(в главе, посвященной Чернышевскому], “ге-
ниальный русский читатель понял то доброе,
что тщетно хотел выразить бездарный бел-
летрист”. Другое дело, как сам Чернышев-
ский шел к этому добру и куда вел “новых
людей”. (Вспомним, что цареубийца Софья
Перовская уже в ранней юности усвоила се-
бе рахметовскую “боксерскую диету” и спа-
ла на голом полу.) Пусть же революционера
Чернышевского со всей строгостью судит ис-
тория, а писателя и критика Чернышевско-
го – история литературы.
(1 votes, average: 5.00 out of 5)
Loading...