Свобода и необходимость в «Войне и мире» Л. Н. Толстого и «Очарованном страннике» Н. С. Лескова

Продолжая наше странствие по топям и просекам, среди леса одеревеневших событий мы не можем подчас уловить, заметить нечто, что направляет нас. Все мы странники в этом мире, были и останемся таковыми до самого последнего дня нашей жизни. Любя, ненавидя, страдая, мы совершаем свое паломничество на Земле, но редко кто осмеливается взглянуть на два-три события вперед, одновременно погружаясь в прошлое.

Если человеку не дано чувствовать того общего, что называют судьбой, то только сопоставив ряды событий и особенно «случайностей» — событий,

не имеющих пока логического обоснования, человек может понять, зачем он пришел сюда и где лежит его путь.
Толстой писал: «Рассматривая историю с общей точки зрения, мы несомненно убеждены в предвечном законе, по которому совершаются события. Глядя с точки зрения личной, мы убеждены в противном». «Так неизбежно было нужно, что, исполняя это, люди исполняли тот стихийный зоологический закон, который исполняют пчелы, истребляя друг друга к осени, по которому самцы животных истребляют друг друга».
Герои Толстого чрезмерно увлекаются поисками того, что уже имеют, доказывая своими судьбами «неизбежность неизбежности». «Кутузов, приняв во внимание записку Бенигсена, уже не мог удержать «неизбежного» движения и отдал приказание на то, что он считал бесполезным и вредным, — благословил свершившийся факт».
У Лескова более спокойное отношение к року. Чего, к примеру, стоит боярское «решение»: «…не надо-де нынешним днем очень тревожиться и заниматься до устали: но нынче… как ни прожить — это все равно…» Но Иван Северьяныч должен был выжить — и он выжил; дуб должен был распуститься — и он распустился. Такая параллель может показаться сомнительной и наивной. Но если всмотреться, оба эти события были безусловно предопределены.

И, скажем, смерть Пети Ростова — событие столь же необходимое, сколь и два предыдущих события.
Странствие не есть судьба. Странствие — попытка побега от судьбы и в то же время ее воплощение, материализация.
Несколько иронично выглядят строки: «Несмотря на то что доктора лечили его, пускали кровь и давали пить лекарства, он (Пьер) все-таки выздоровел».
«Если мы имеем большой ряд опытов, если наблюдение наше постоянно направлено на отыскание соотношений в действиях людей между причинами и следствиями, то действия людей представляются нам тем более необходимыми и тем менее свободными, чем вернее мы связываем последствия с причинами».
Неприкаянные души бросают вызов судьбе и пускаются в странствия. Но она (судьба) все же «берет свое» и возвращает на круги своя. Яркие образы, утрированный колорит русской души и природы у Лескова противопоставляются порой утонченной интеллектуальности Толстого, но все же все сводится к простой «неизбежности неизбежного». Зная, как двигались небесные тела в прошлом, можно четко предугадать весь их будущий путь.

Зная историю человечества, можно определить законы развития общества и описать его будущее. Индивидуальность обычно является предсказуемой, но еще не осознанной частью общего.
Исходя из подобного логического построения, можно наперед оправдать любой поступок человека, сколь бы омерзительным или преступным он нам ни казался. Если мы оправдываем Флягина, зная про убийство монаха, Грушеньки, оправдываем его пьяные «выходки», то тем более мы обязаны оправдать Наполеона, Гитлера, да и того человека, который «невзначай» поднес нож кому-то к горлу…
Конечно же мы не станем этого делать. И в подобной логической цепочке кроется одна ошибка. Здесь мы не учли преднамеренность. Флягин совершает свои «злодеяния», не осознавая изначально их последствий.

Он был странником и шел к воплощению своего предназначения. Это не являлось прямой агрессией против привычных правил и законов. Герои же в произведении Толстого сознательно или не сознательно вовлечены в «грызню» за территорию, пищу и в конечном счете за права на размножение.

Здесь уже, особенно современнику, найти «крайнего» гораздо проще — уж слишком явными становятся мотивы и последствия, слишком очевидна связь между ними.
Но сам же Толстой ищет оправдания своим героям, указывая на бессмысленность мира и тем большую абсурдность войны. Но одновременно с этим и у Толстого и у Лескова прослеживается еще одна мысль: «Чем более бессмысленным и менее необходимым кажется нам то или иное событие, тем менее бессмысленным и более необходимо оно есть на самом деле». В подобных событиях можно явно увидеть «промысел Божий».
Все поступки и истории Ивана Северьяныча сами по себе не несут ничего из ряда вон выходящего. Но в каждом из них есть какая-то спонтанность, непредсказуемость. И именно то, что ускользает от понимания в каждой из них, в целом складывается в одно: гармоничную картину тайного странствия — странствия души от Бога к Богу.
«…Будешь ты много раз погибать и ни разу не погибнешь, пока придет твоя настоящая погибель, и ты тогда вспомнишь материно обещание за тебя и пойдешь в чернецы».
Воистину сказано: «Кесарю — кесарево; Богу — Богово». Христианство учит нас смирению и покаянию и, наверное, с некоторыми оговорками, этому учению и стоит следовать… Стоит забыть до очередного «привала» все откровения себе самому, смотать нить размышлений в клубок и, положив его на дно пыльной дорожной сумки, продолжить свое странствие, всецело посвятить себя ему.