Стефан Георге
Стефан Георге (1868-1933) был первым, кто объявил стихи единственной художественной формой литературы. В его творчестве сказалась вся проблематичность столь односторонних взглядов, поднятых до уровня эстетической программы. Стефан Георге вырос в состоятельной семье, давшей ему возможность совершить ряд заграничных поездок, благодаря которым в конце 80-х годов он познакомился с парижскими символистами (Малларме, Верлен) ; под их влиянием сформировались эстетические взгляды Георге, направленные на преодоление натурализма: искусство не должно
Именно Стефаном Георге этот лозунг из дискуссий о французской литературе был перенесен в дискуссии о немецкой литературе.
Георге безапелляционно заявлял: “В поэзии… каждый, кто еще охвачен маниакальным желанием что-либо “сказать”, не заслуживает быть допущенным даже к преддверию искусства”. В поэзии важен “не смысл, а форма…”
Подобной эстетической программе соответствовала обособленность поэта. Ранние поэтические сборники Стефана Георге не поступали в книжные магазины, да и позднее
Протест против растущей коммерциализации искусства, превращающей литературу в товар для безликой массы покупателей, приводил, в частности, к провозглашению такой позиции писателя, которая возвращала его к роли жреца от искусства.
В своих ранних сборниках (“Гимны”, 1890; “Паломничества”, 1891; “Альгабал”, 1892) Стефан Георге наряду с вычурными стихами публиковал стихи, которые он называл “зеркальными отражениями души” и в которых изысканным слогом запечатлевалось элегическое чувство потерянности, одиночества – обычно на фоне картин осеннего парка. Однако утонченность сочетается здесь с холодностью, а боль – с властностью и презрением к людям. Так Альгабал, цезаристский персонаж одноименного
На царство великолепной роскоши,
Сборника, сменивший мир “деяний”
Равнодушно проходит мимо мертвого брата:
Пускай на вид я агнца смирней, Нежнее первоцвета в майский день, Но грозные кресало и кремень Таю я в глубине души моей.
По мраморным ступеням нисходя, Где брат простерт, что был по моему Убит приказу, лишь приподниму Пурпурный плащ над трупом брата я.
В последующих книгах (“Седьмое кольцо”, 1907; “Звезда союза”, 1914) Георге отошел от чистого эстетства раннего периода; в его стихах зазвучали новые мотивы: поэт провозглашает себя вождем избранников, он – провидец, указывающий путь своим последователям. К этому же периоду относятся и так называемые “Современные стихи”, мифическая символика которых выражает тенденцию того же ретроградного антикапитализма, что была присуща и “народному искусству”.
В стихотворении “Мертвый город” образу древнего, высеченного в скалах “материнского города” противопоставляется образ “новой гавани”; живущий здесь народ, растративший все свои силы в суетном торжестве и удовольствиях, умоляет о помощи правителей “материнского города” и слышит безжалостный приговор: “Вас всех ждет смерть. Вас много – и это уже святотатство.”
За этим приговором миру наживы и “толпы”, требующим восстановления старой системы господства и порабощения, стояло ницшеанское по своим
Истокам и антидемократическое по своей сущности мировоззрение, политическая направленность которого со всей очевидностью выявилась после первой мировой войны: Стефан Георге оказался в непосредственной близости к идеям национал-социализма. Его книга “Новое царство” (1928) содержала стихи, которые можно истолковать как зов, адресованный к вождю “третьего рейха”, хотя сам Георге пытался лишь изобразить “поэта в годы смуты”.
Действительно, немало членов “кружка Стефана Георге” стали провозвестниками германского фашизма (Людвиг Клагес, Эрнст Бертрам).
Сам Георге видел в коричневых колоннах Гитлера лишь “толпу”. Он не пожелал принять участие в торжествах, которые должны были состояться по случаю его назначения президентом Прусской академии искусств в 1933 году. В декабре того же года он умер в Швейцарии.