Пушкин Марины Цветаевой
Вся его наука –
Мощь. Светло – гляжу:
Пушкинскую руку
Жму, а не лижу.
Марина Цветаева. “Станок”.
Из “Стихов к Пушкину”
Марину Ивановну Цветаеву я считаю принцессой русской поэзии. Она так самоотреченно была влюблена в поэзию, что часто в других любила ее больше, чем в себе. Отсюда столько стихотворных посвящений поэтам, ее современникам: В. Брюсову, А. Ахматовой, А. Блоку, В. Маяковскому, Б. Пастернаку, П. Антокольскому и многим другим.
Но поистине первой и неизменной ее любовью был Александр Сергеевич Пушкин.
Однако все-таки мало сказать, что наш великий поэт был “вечным спутником” для Марины Ивановны, Пушкин был для Цветаевой тем чистым родником, из которого черпали творческую энергию русские поэты нескольких поколений –
Поразительно, но иногда мне кажется, что Цветаева считала Пушкина своим современником вопреки тому, что жила в другую эпоху, вопреки даже здравому смыслу.
Силой своего воображения Марина Цветаева однажды в детстве создала себе живого поэта Пушкина да так и не отпускала его ни на шаг от своей души в течение всей жизни. С А. С. Пушкиным она постоянно сверяет свое чувство прекрасного, свое понимание поэзии.
Таким образом, заполнив собой значительную часть духовного мира Марины Цветаевой, Пушкин, естественно, вторгся и в ее поэзию. Один за другим стали появляться стихи, посвященные Пушкину.
В лирические произведения из цикла “Стихи к Пушкину” вместе с лирическим героем – Александром Сергеевичем Пушкиным – перекочевали и многие пушкинские герои:
Бич жандармов, бог студентов,
Желчь мужей, услада жен –
Пушкин – в роли монумента?
Гостя каменного? – он,
Скалозубый, нагловзорый
Пушкин – в роли Командора?
В это первое стихотворение цикла “Стихи к Пушкину” и Медный Всадник прискакал, и даже “Ваня бедный” явился:
Трусоват был Ваня бедный,
Ну, а он – не трусоват.
Пушкин был для Марины Цветаевой олицетворением мужественности. Александр Сергеевич возник в духовном мире поэтессы “серебряного века” как волшебник, божественное существо, подаренное ей русской историей:
И шаг, и светлейший из светлых
Взгляд, коим поныне светла…
Последний – посмертный – бессмертный
Подарок России – Петра.
А утверждением о божественном происхождении солнца русской поэзии могут служить строки из четвертого стихотворения цикла:
То – серафима
Сила – была.
Несокрушимый
Мускул крыла.
Думая и говоря о Пушкине, о его роли в русской жизни и русской культуре, Цветаева была близка к Блоку и Маяковскому. Она вторила автору “Двенадцати” и “Соловьиного сада”, когда говорила: “Пушкин дружбы, Пушкин брака, Пушкин бунта, Пушкин трона, Пушкин света, Пушкин няни… Пушкин – в бесчисленности своих ликов и обличий – все это спаяно и держится в нем одним: поэтом” (статья “Наталья Гончарова”).
Но ближе всего Цветаева к Маяковскому с его яростным признанием Пушкину: “Я люблю вас, но живого, а не мумию”.
В отношении Цветаевой к Пушкину, в ее понимании Пушкина, в ее безграничной любви к Пушкину самое важное, решающее – твердое убеждение в том, что влияние Александра Сергеевича Пушкина на поэта и читателя может быть только освободительным: “…чудный памятник. Памятник свободе-неволе-стихии – судьбе и конечной победе гения: Пушкину, восставшему из цепей” (статья “Мой Пушкин”).
Ведь именно об этом писал поэт в своем стихотворном завещании:
И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокий век восславил я Свободу
И милость к падшим призывал.
(“Я памятник себе воздвиг нерукотворный…”, 1836)
В поэзии Пушкина, в его личности Цветаева видит полное торжество той освобождающей стихии, выражением которой является истинное искусство:
И пред созданьями искусств и вдохновенья
Трепеща радостно в восторгах умиленья.
Вот счастье! вот права…
(А. С. Пушкин. “Из Пиндемонти”, 1836)
Мне кажется, что и сам Пушкин для Цветаевой, особенно в юности, – больше повод, чтобы рассказать о себе, о том, как она сама по-пушкински мятежна и своевольна:
Запах – из детства – какого-то дыма
Или каких-то племен…
Очарование прежнего Крыма
Пушкинских милых времен.
Пушкин! – Ты знал бы по первому слову,
Кто у тебя на пути!
И просиял бы, и под руку в гору
Не предложил мне идти…
Не опираясь на смуглую руку,
Я говорила б, идя,
Как глубоко презираю науку
И отвергаю вождя… –
Писала М. Цветаева в стихотворении “Встреча с Пушкиным” 1 октября 1913 года.
Отношение Марины Цветаевой к Пушкину совершенно особое – абсолютно свободное. Отношение к собрату по перу, единомышленнику. Ей ведомы и понятны все тайны пушкинского ремесла – каждая его скобка, каждая описка; она знает цену каждой его остроты, каждого произнесенного или записанного слова.
Самым важным и дорогим Цветаева считала пушкинскую безмерность (“безмерность моих слов – только слабая тень безмерности моих чувств”).
Недаром ведь из всего Пушкина самым любимым, самым близким, самым своим стало для нее море: “Это был апогей вдохновения. С “Прощай же, море…” начинались слезы. “Прощай же, море! Не забуду…” – ведь он же это морю обещает, как я – моей березе, моему орешнику, моей елке, когда уезжаю из Тарусы.
А море, может быть, не верит и думает, что – забудет, тогда он опять обещает: “И долго, долго слышать буду – Твой гул в вечерние часы…”” (статья “Мой Пушкин”).
Пушкин для Марины Цветаевой – не “мера” и не “грань”, но источник вечной и бесконечной стихии поэзии. Б. Л. Пастернак писал об этом так:
Стихия свободной стихии
С свободной стихией стиха…
И эти строки из стихотворения Пастернака (1918), тоже обращенного к А. С. Пушкину, открыла для меня Цветаева в статье “Мой Пушкин”.
Конечно, русские поэты, русские читатели еще долго – бесконечно долго – будут вновь и вновь открывать для себя нового Пушкина, своего Пушкина. Буду для себя вновь и вновь открывать своего Пушкина и я, но сейчас мне по душе именно цветаевский Пушкин – воплощение красоты, гениальности, мужества, ума и неисчерпаемости.