После бала характеристика образа Ивана Васильевича

ПОСЛЕ БАЛА

(Рассказ, 1911)

Иван Васильевич – главный герой, рассказчик. Его повествование переносит слушателей в обстановку российского провинциального города 1840-х гг. В то время И. В. учился в университете, ни в каких кружках не участвовал, а просто жил, “как свойственно молодости”.

Однажды случилось ему быть “в последний день масленицы на бале у губернского предводителя”. Там оказалась и его возлюбленная – Варенька Б. Особо И. В. останавливается на “бестелесности” своей страсти к молодой красивой женщине, стремясь

создать у слушателей впечатление чуть ли не “ангелопо-добности” своего внутреннего состояния: “…Я был счастлив, блажен, я был добр, я был не я, а какое-то неземное существо, не знающее зла и способное на одно добро”. Умиление собой, Варенькой постепенно переносится И. В. на всех присутствующих: на добродушного хлебосольного предводителя и его супругу, даму с пухлыми белыми открытыми плечами (И.

В. подчеркивает ее сходство с парадными портретами императрицы Елизаветы Петровны), на отца Вареньки, полковника В., и даже на инженера Анисимова, отбившего у него первую мазурку с Варенькой. “Я обнимал

в то время весь мир своей любовью”. Эта поистине божественная, братская любовь, открывшаяся И. В. в последний день масленицы, накануне Великого поста, странным образом санкционируется в изображении Толстого языческими, в целом – кощунственными законами бального светского увеселения.

Дальнейшие события происходят с И. В. уже на следующее утро, в первый день Великого поста. Случайно он становится свидетелем варварской экзекуции – обряда наказания шпицрутенами беглого татарина. Сцена экзекуции – кривое зеркало бального ритуала. Восприятие И. В. невольно фиксирует эти искаженные соответствия.

Мелодия мазурки накладывается на визгливый аккомпанемент барабана и флейты, ритм танцевальных па – на чеканный взмах солдатских рук и хлесткий посвист палочных ударов, танец Вареньки с отцом – на адский “танец” истязаемого под пыткой татарина и идущего с ним в паре “твердой, подрагивающей походкой” полковника Б. Вместо “бестелесной” Вареньки – “пестрое, мокрое, красное” “тело человека”: “Братцы, помилосердуйте”. Это “братцы”, эта явная аналогия с Голгофой недвусмысленным образом перекликаются с мотивом братской, общечеловеческой любви, испытываемой И. В. во время бала. В его воображении чудовищно переплетаются, казалось бы, несходные миры: духовный и плотский, христианский и языческий, божественный и демонический. Масленичный бал, язычески-фарисейская официозная культура порождают идею всечеловеческой любви, а “современная Голгофа”, увиденная в начале поста, наоборот, являет не лик страдающего за человечество Христа, а безобразное кровавое месиво истязуемой человеческой плоти.

Сатана служит Богу, Бог – сатане, и все это объединяется общим символом ритуализованной пляски. Все это для Толстого “лжекультура”, “культура-оборотень”, отрицающая сама же себя.

В отличие от автора И. В. не в состоянии принять открывшуюся ему истину. “Очевидно, он что-то знает такое, чего я не знаю”, – думал И. В. про полковника, наблюдая, как тот легко и привычно от бала переходит к экзекуции, от “духа” к “плоти”, не меняя, по сути, своего поведения. И. В. так и “не посвятили” в тайны светских “приличий”, оправдывающих подобное “оборотничество”. Он остался “по ту сторону” совершаемого носителями официальной морали добра и зла. Не вникнув в современные ему постулаты “пристойного” поведения, И. В. в то же время не поверил и своему естественному, еще не испорченному обществом моральному чувству.

Отказ от военной службы и женитьбы на Вареньке – это не столько протест, сколько духовная капитуляция И. В. перед хаосом современной ему культуры.