Орест Маркович Ватажков – “безнатурный” человек
Рассказчик из хроники “Смех и горе” (1871) Орест Маркович Ватажков – “безнатурный” человек, долгое время не имевший контактов с русской жизнью, может впадать в новые и новые заблуждения, доверяясь своим первым радужным впечатлениям при возвращении на родину, где “либерализм так и ходит волнами” (3, 459). Он может прекраснодушно воспринимать личность философствующего станового, который, совершая свои карательные функции, рассуждает об относительности истины, может возыметь наивное доверие к представительному генералу Перлову,
Однако Орест Маркович в хронике не просто рассказывает своим собеседникам о встречах с этими людьми, он, как артист в театре одного актера, как бы вновь проигрывает эти сцены, с чрезвычайной точностью передавая складывавшиеся ситуации и все подробности диалогов. Характеры его новых знакомцев раскрываются, таким образом, почти по закону драмы и обнаруживают себя при этом с той неожиданной стороны, которая постоянно ускользает от его ограниченного сознания, тяготеющего к миру с действительностью.
Благодаря такому принципу изображения попыток Ватажкова найти
В безоглядной храбрости легендарного генерала, который припеваючи и помахивая прутиком ведет преданных ему солдат на верную смерть, при внимательном взгляде вдруг обнаруживаются “патриотическое юродство”, легковесная бравада, “безрассудок”.
Будучи не в силах разобраться в этих противоречиях и тяжких впечатлениях от всего увиденного в России, примирить то, что по сути своей не подлежит примирению, Ватажков склонен прятать голову под крыло и просто-напросто забывать половину того, что успел узнать. Однако автор хроники казнит своего героя-повествователя за его малодушие позорной смертью: Орест Маркович умирает в Одессе, не успев покинуть Россию, случайно выпоротый там во время еврейского погрома.
Благодаря этому двойственному освещению почти всякой сцены в сатирических произведениях Лескова слово повествователя в контексте его рассказа сплошь и рядом становится “коварным”, лукавым, “двуголосым” (термин М. Бахтина). Эти живые переливы тональности повествования особенно значительны в поздних рассказах Лескова при описании видных русских владык, за импозантностью облика которых, медлительностью движений, тихой ровностью голоса (“тихоструй”!) неожиданно обнаруживаются непозволительная для духовного пастыря косность души, притупленность этического инстинкта, привычка к недостойной спекуляции высокими евангельскими речениями (“Инженеры-бессребреники”, “Человек на часах”).
Сам Лесков ценил эту присущую многим его произведениям “тихую язвительность”, которую не всегда улавливала современная ему критика, слишком доверяясь внешне благодушному, озорному и молодецки беззаботному тону многих его рассказов. В период литературного сотрудничества с И. Аксаковым, в журнале которого “Русь” печатался “Левша”, Лесков горячо отстаивает свое право на эту ироническую манеру, которая вызвала известную настороженность со стороны издателя, попытавшегося было противодействовать сатирическим тенденциям в его рассказах.
Существенна в сатире Лескова и роль многообразно обыгрываемых в его произведениях бытовых “мелочей”. С этой точки зрения знаменательно название хроники “Мелочи архиерейской жизни”, как бы указывающее на тот особый “строительный материал”, который привлекает писатель, – бытовой анекдот, малая подробность, житейский случай. “Человек же, как известно, наилучше познается в мелочах” (6, 502), – прямо декларирует здесь Лесков принцип своей поэтики, который восходит к стилю повестей Гоголя.
Недостаточно учитывая эстетическое преображение этого эмпирического материала в художественной системе лесковских рассказов и хроник, современная писателю критика часто упрекала его в мелочно-анекдотическом характере его обличений. Однако сам Лесков не принимал этих укоризн. Проясняя особенность собственной сатирической манеры, он в одном из рассказов называет свою сатиру “ухой без рыбы” (“Уха без рыбы”, 1886), но тут же заявляет, что и таким образом приготовленная уха может быть вкусна и навариста. “Секрет” ее приготовления, очевидно, в отборе и компановке “мелочей”, которые при всей своей внешней незначительности и идеологической нейтральности оказываются достаточно целенаправленными.
Постепенно они завладевают вниманием читателя и весьма активно способствуют верному пониманию самых существенных сторон представленных в произведениях явлений действительности.
Во многом благодаря именно таким “безобидным” мелочам при чтении хроники “Смех и горе” становится очевидным, что в пореформенной России все не на своем месте: “голубые купидоны” (жандармские офицеры), вместо того чтобы охранять государственный порядок, в целях собственного преуспеяния шантажируют обывателей, боевой генерал пускается в мелочное соперничество с дворянским предводителем, “просветители” насаждают образование “взятками”, уездный философ выступает в роли станового, бестрепетно обирающего бедняков. Так по-своему Лесков разрабатывает здесь близкую ему и не раз используемую им в его сочинениях мысль Гоголя о том, что каждый должен найти свое истинное призвание и служить добру на своем месте, в своей должности, как бы скромна она ни была.