Анализ стихотворения “Береза” Твардовского А. Т

Это стихотворение является своеобразной квинтэссенцией последнего, начатого поэмой “За далью-даль”, этапа творческой эволюции А. Твардовского, в чем нетрудно убедиться, даже ограничившись пока сопоставлениями с уже рассмотренными произведениями.
Ведущие образы стихотворения – береза и Кремль. Посмотрим, какова их содержательная и стилистическая окраска. Будем особенно внимательны к эпитетам.

В том числе и с помощью эпитетов осуществляется в тексте соединение-борение имперского и провинциального, официального и сокровенного.

/> К заглавным образам примыкают все остальные, и в целом они символизируют две версии национальной истории: утвержденной в инстанциях и неписанной. Если кремлевские куранты и башни – это метонимии столицы и государства, то пробившаяся “самосевом”, против державной воли и вроде бы нелепая в цитадели власти простецкая береза представлена поэтом как посланница мира низового, демократического, как хранитель народной памяти – беспристрастный свидетель, летописец и судья (“Ив кольцах лет вести немой отсчет // Всему, что пронесется, протечет // На выезде, где в памятные годы // Простые не ходили пешеходы…”).
Однако не следует утверждать, что образы березы и Кремля лишь противопоставляются здесь, – скорее они находятся в сложных отношениях взаимодополнения.
“По праву памяти”. Книга “Из лирики этих лет” – одна из безусловных (наряду с “Василием Теркиным” и “Домом у дороги”) художественных вершин А. Твардовского. Ho главными вехами на его большом и сложном творческом пути остаются, конечно же, поэмы. В этом смысле итоговым произведением писателя считается именно поэма “По праву памяти”, складывавшаяся в 1963-1969 годах, но впервые опубликованная на родине только через 18 лет после создания.

Поэма множеством нитей-мотивов была связана и со знаменитым “путевым дневником”, и с лирикой 50-60-х годов.
Поэма, действительно, итоговая. Причем с первой строчки, первого четверостишия:
Смыкая возраста уроки,
Сама собой приходит мысль –
Ко всем, с кем было по дороге,
Живым и павшим отнестись.
Именно возраст, личный и социальный опыт автора позволяют ему говорить по праву памяти, к этому побуждает его и долг перед живущими и особенно перед погибшими, судьбы которых многократно оболганы. Текст выглядит как взволнованный, прямой и честный монолог. Ho верный своей “генеральной думе” поэт и здесь озвучивает собственное слово голосами живых и павших, своего и новых поколений.

Жанр укрупняется, включая в себя завещание и инвективу, исповедь и проповедь, мемуарное и публицистическое начала.
Твардовский возвращается к личному и общему прошлому, но тревожить память вынуждает его и настоящее: из бесповоротно как будто бы пройденного заново вынырнули начальники-“молчальники”, и тема сталинщины для поэта опять “зазвучала свежо и властно”. Ho в новых обстоятельствах середины и конца 60-х годов она значительно углубляется: рассуждения о “культе личности Сталина” переводятся в разговор об ответственности человека за происходящее, о неусыпной памяти.
Первая глава поэмы – “Перед отлетом” – автобиографическая. Автор с нежностью и юмором вспоминает о себе и своем друге, какими они были “Жизнь тому назад…”, о наивных мечтах и ясных нравственных представлениях.
Обратите внимание на то, что этот образ не только ироничен (в частности, за счет выразительной рифменной связки со словосочетанием “нас, дружков”). Одновременно в нем дано грозное предзнаменование того, как разительно разойдутся, а затем жестоко столкнутся юношеский порыв, чистая мечта и безжалостная историческая реальность.
Этот конфликт, несколько приглушенный в творчестве А. Твардовского прежде, но определявший, как мы уже говорили при разборе цикла “Памяти матери”, всю его человеческую и поэтическую судьбу, откровенно развертывается во второй, центральной и наиболее объемной, главе “По праву памяти”. “Великий перелом” происходил на рубеже 20-30-х годов не только в экономике – переламывались души людей, в них уничтожалось самое исконное: близкое превращалось в далекое (“Ты здесь, сынок, но ты нездешний…”), лучшие годы жизни – в худшие:
О, годы юности немилой,
Ее жестоких передряг.
То был отец, то вдруг он – враг.
А мать?
Ho сказано: два мира,
И ничего о матерях…
Используя обычное юношеское стремление вырваться из родного гнезда, власть окончательно порабощала приближаемого к себе человека. Однако, заклиная его забыть, “откуда вышел родом”, сама она не забывала ничего. Поэтому искренне поверившие и доверившиеся ей молодые люди оказались не только под угрозой нравственного самоуничтожения (“И лжесвидетельствуй во имя, // И зверствуй именем вождя”), но еще и в качестве вечных должников и заложников диктатуры.

Их удел отныне – “Быть под рукой всегда – на случай // Нехватки классовых врагов”. Трагическое положение усугубило трагическое раздвоение личности. Ho вскоре и классовый признак, в жертву которому приносились общечеловеческие ценности, утратил значение: во враги народа равно стали попадать “Сын кулака иль сын наркома, // Сын командарма иль попа…”.

Все отступало перед новой религией, новым божеством.
В последних поэмах (“За далью – даль”, “Теркин на том свете”, “По праву памяти”) образ Сталина – один из главных и самый меняющийся, отражающий общую идейно-художественную эволюцию А. Твардовского.
В качестве самого стойкого антипода “отцу народов” выступает в поэме “По праву памяти” отец родной – Трифон Гордеевич Твардовский. Два этих образа нераздельны в творчестве поэта, как сообщающиеся сосуды: возвышение одного обязательно вызывало понижение другого, определяя преобладание в текстах государственного или общечеловеческого пафоса. С середины 50-х годов в творчестве поэта все чаще возникают образы, близкие по духу и происхождению отцу родному (тетка Дарья и Теркин в поэмах, мать и береза в лирике), однако сам поэт непосредственно появляется только в поэме “По праву памяти”.

По аналогии с циклом “Памяти матери” центральную часть этой поэмы можно было бы озаглавить “Памяти отца”.
В памяти о Трифоне Гордеевиче поэт черпает духовную поддержку. Он ощущает себя хранителем тех крестьянских и общечеловеческих традиций, от которых Твардовский-старший не отступал никогда и к которым самостоятельно, с трудом, но постоянно пробивался его сын. В конце 60-х годов ему мешали препятствия не только внутренние, но и внешние. Вот почему с такой болью и так резко начинается последняя глава поэмы:
Забыть, забыть велят безмолвно,
Хотят в забвенье утопитьЖивую быль. И чтобы волны
Над ней сомкнулись. Быль – забыть!
На протяжении всего творческого пути А. Твардовский отстаивал право на память как возможность и необходимость говорить правду.
Между тем на публикацию поэмы в 1969 году было наложено партийно-чиновничье вето. Это стало личной трагедией А. Твардовского, которую вместе с гибелью своего журнала он пережить не сумел. Однако встретившаяся с читателями лишь во время перестройки поэма оказалась удивительно актуальной как дневник трудного прозрения, серьезного и многосложного идейного поворота.

He только страницы истории открываем мы, знакомясь с поэмой “По праву памяти” и лирикой Твардовского, мы открываем и самих себя, учимся у поэта ломать стереотипы, духовно преображаться.