Анализ рассказа «Студент» Чехова А. П
По воспоминаниям современников, рассказ «Студент» (1894) Чехов называл самым любимым из своих произведений. Рассказ, написанный тридцатичетырехлетним писателем, краток даже по меркам чеховской прозы («Краткость — сестра таланта», — сказал он как-то). В рассказе чуть более трех страниц, но он оставляет впечатление художественного совершенства.
До конца понять и объяснить суть прекрасного невозможно, мы можем лишь приблизиться к такому пониманию.
Нередко такое впечатление от рассказов и пьес Чехова: в них ничего не происходит.
Чаще всего это событие невидимое, происходящее в сознании, в душе героя. Человеку что-то открылось в жизни, или стало заметным прежде не замечаемое, или изменилась его точка зрения на что-либо, или то, что ему «казалось» прежде, «оказалось» совсем иным. От этого невидимого события зависят дальнейшие, уже видимые поступки героя, его мироощущение, его отношения с окружающими.
В «Студенте» рассказывается именно о таком событии. Это переход героя из одного душевного состояния в противоположное.
Предельно простой
И в конце — новое настроение и отношение к миру. В начальной и заключительной частях рассказа мы видим сходные синтаксические конструкции. «Ему казалось, что… думал о том, что…» — это в начале, а в конце: «И ему казалось, что… то думал о том, что… и жизнь казалась ему…» Такая перекличка конца с началом придает еще большую ясность построению рассказа.
За видимой простотой и краткостью разворачиваются глубочайшие горизонты и перспективы. Неслучайно Лев Толстой назвал Чехова «Пушкиным в прозе». Как Пушкин первым в нашей литературе выработал язык поэзии, которому оказалось доступно все — от тончайших душевных движений до поступи истории и законов мироздания, — так Чехов завершил подобные поиски в языке русской прозы.
Повествование в рассказах Чехова называют слитным: бытовые зарисовки у него сливаются с пейзажем, и то и другое окрашено настроением воспринимающего персонажа. А тот не только воспринимает природу, не только реагирует на окружающий его быт, но одновременно может задумываться над законами бытия, размышлять о связи времен, о путях человечества. Получается чрезвычайно насыщенная, емкая картина мира, представленная на малом пространстве, — так, как в лирических стихотворениях лучших русских поэтов.
Исходное настроение героя рассказа Ивана Великопольского — ощущение враждебности, предельной неустроенности окружающей жизни и мироздания вообще. Если всмотреться, три начала, три стихии присутствуют уже в первых абзацах. Эти три стихии — природа, быт и история.
Они определяют мировосприятие молодого человека. В природе это холод, побеждающий весну; в повседневности — лютая бедность, голод, невежество, тоска; в русской истории («и при Рюрике, и при Иоанне Грозном, и при Петре») — дурная бесконечность: «…все эти ужасы были, есть и будут».
Не сразу бросается в глаза то пристальное внимание, которое автор уделяет организации времени в рассказе. Точнее, сочетанию разных временных измерений, в которых протекает событие.
Каждая из трех стихий живет по своему времени. В природе вечер сменяется ночью, весна должна сменять зиму, но зима берет верх над весной, и это знак дисгармонии, царящей в природе. В быту, в повседневности свои временные мерки: приближается праздник, перед праздником пост, и обычное состояние голода в такой жизни только продлевается и усиливается.
В истории время движется по замкнутому кругу, и оттого, что пройдет еще тысяча лет,, кажется Ивану, ничего не изменится.
Все эти лучи, направления времени пересекаются в сознании Ивана. На их пересечении и возникает общее невеселое настроение, чувство угнетенности, безнадежности, отчаяния.
Но вот происходит случайная встреча с двумя женщинами, работающими на огороде. Что-то — то ли простое желание согреться от общения, то ли сходство обстановки, костер весенней ночью — заставляет Ивана заговорить и начать рассказывать вдовам пришедшую ему на память историю из Евангелия. Историю о том, как апостол Петр в такую же холодную весеннюю ночь и тоже у костра проявил слабость, отрекся от Иисуса, своего учителя, которого «страстно, без памяти любил», и сразу горько пожалел об этом.
«И исшед вон, плакася горько», — повествует церковнославянский текст, а студент находит свои слова: «Тихий-тихий, темный-темный сад, и в тишине сада едва слышатся глухие рыдания…» То, что рассказывает Иван, не поучение, не проповедь: Петр в его рассказе предстает как обыкновенный человек, которому свойственны и слабость, и способность к раскаянию.
Правда и красота соединяются в этом предании и в том, как юноша его пересказывает. Правда и красота простых и вечных человеческих чувств и прекрасных слов.
Дальше происходит то, что можно считать маленьким чудом. Обыкновенные неграмотные женщины так живо и естественно реагируют на рассказ студента, как будто (делает он умозаключение) все происходившее в ту страшную ночь девятнадцать веков назад имеет к ним, к их жизни самое прямое отношение. Старуха в ответ на его рассказ заплакала, а ее дочь, «деревенская баба, забитая мужем», тоже по-своему выразила жалость. И в этом есть своя правда и своя красота: люди поняли друг друга, испытали сходные чувства, одинаково откликнулись на прекрасное.
Значит, «были, есть и будут» не только холод, голод, мрак, бедность, но и это объединяющее людей чувство правды и красоты; в этом студент убеждается наглядно.
Тут герою открывается и в рассказ вступает еще одно измерение времени, отличное и от природного, и от бытового, и от исторического.
Это вечное время и вечные законы, имеющие отношение «ко всем людям», направлявшие человеческую жизнь тогда, девятнадцать (теперь уже двадцать) веков назад и поныне составляющие «главное в человеческой жизни и вообще на земле». Почувствовать это вечное время, увидеть непрерывную цепь связи между временами — значит встать над дисгармонией природы, повседневности и истории, ощутить непреходящие законы бытия.
Так расширяется горизонт к концу рассказа, словно некий свет проникает в сознание героя. Образ света, огня проходит через весь рассказ, также связывая три его части. В начале рассказа упоминается огонь, который светится у реки на вдовьих огородах. Но этот далекий огонь (мы еще не знаем о его источнике) не в силах разогнать вечернюю мглу, он лишь подчеркивает пустынность и мрачность мест, по которым идет студент.
Он не успокаивает, а усиливает отчаяние героя.
Во второй части огонь увиден вблизи: это огонь костра. Костра, который горит сейчас, у которого студент греет руки. Но этот костер живо напоминает про другой, тот, пришедший из вечной книги.
Евангельский костер, у которого разыгралась драма Петра, и костер на вдовьих огородах показались герою двумя концами единой цепи, связывающей людей во все времена.
В начале третьей части огонь упоминается в последний раз. «Он оглянулся. Одинокий огонь спокойно мигал в темноте, и возле него уже не видно было людей». Конечно, это все тот же огонь костра.
Но здесь видение огня обогатилось каким-то особым, дополнительным смыслом. Огонь отделился от конкретного источника: это словно не материальный огонь, а огонь, озаривший сознание героя, осветивший ему дальнейший путь. По существу, это символ, но не искусственный, а, как обычно у Чехова, непринужденно и естественно вырастающий из самой жизни, из повседневности.
Рассказ кончается светло, радостно. Кажется, ничего за этот вечер не изменилось ни в природе, ни в быту, ни в истории. Но событие в человеческой душе свершилось.
Сознание связующей века правды и красоты дало молодому, полному сил юноше возможность по-иному увидеть мир, преодолеть уныние и отчаяние. Жизнь кажется теперь студенту «восхитительной, чудесной и полной высокого смысла».
Кажется она таковой или на самом деле такова? Что показано нам: смена ощущений молодого человека (Ивану всего двадцать два года) или вечные закономерности бытия? Однозначного ответа из рассказа не следует.
Не дело художника, говорил Чехов, давать ответы, его задача — ставить вопросы. Важно, что вопросы о том, как и из чего складывается наше мировосприятие и отношение к жизни, поставлены правильно. В мире есть место не только ужасам и дисгармонии, но и правде и красоте, не только отчаянию и безнадежности, но и радости и надежде.