Семья, семейное счастье у Пушкина
Волшебная сказка опоэтизировала тему семейного счастья. Ее герой достигает не только полной свободы, выразившейся в идеальном представлении о царствовании, но и счастливого супружества. Путь его испытаний всегда завершается свадебным пиром, он становится счастливым супругом прекрасной, сказочной невесты.
Волшебная сказка представила жизненную норму личной судьбы человека как идеал, поэтому она и была так привлекательна для Пушкина.
“Сказка о царе Салтане” написана почти сразу после женитьбы как своеобразное величание невесты-красавицы,
В основу “Сказки о царе Салтане” положен известный у всех народов волшебно-сказочный сюжет “Чудесные дети”. Восточные славяне создали самобытный тип (версию) этой сказки. Она возникла в период позднего матриархата и первоначально выразила исторически прогрессивное стремление женщины к “праву на целомудрие”,
Возвышая образ героини, создатели сказки опирались на культ женщины, в основе которого лежало материнское начало. При этом был использован миф о рождении культурного героя (по-видимому, царя-солнце Даждьбога). Материнское могущество героини выразилось в фантастически прекрасном облике ее детей, который запечатлен яркой сказочной формулой (“окаменевшим” в ней мифом).
С переходом общества к моногамной форме брачных отношений (к семье) и установлением отцовского права “муж захватил в доме бразды правления, а женщина была превращена в слугу, в рабу его похоти, в простое орудие деторождения” (Ф. Энгельс). Вследствие этого произошло изменение концепции сюжета “Чудесные дети”: идея борьбы за единобрачие заменилась идеей восстановления незаслуженно попранного человеческого достоинства женщины.
С таким внутренним смыслом сюжет сохранялся на всем протяжении феодальной эпохи и после нее, его актуальность поддерживало семейное бесправие женщины.
В таком виде сказка была широко распространена у восточных славян, и на этой основе в их фольклоре создавались ее побочные версии. Среди них наиболее значительна версия, которую выделил еще А. Н. Афанасьев и назвал “Поющее дерево и птица-говорунья”. Она имеет литературное происхождение, восходит к “Истории двух завистливых сестер” из сборника арабских сказок “Тысяча и одна ночь” (в русских переводах он стал издаваться в конце XVIII в.).
К пушкинскому времени сказка “Чудесные дети” была опубликована в нескольких европейских и в трех русских литературных переработках. Азадовский тщательно исследовал все ее записи, сохранившиеся в бумагах Пушкина.
Первая запись была сделана поэтом в 1822 г. в Кишиневе и представляет собой схему какого-то книжного источника. Были попытки его найти4, однако достаточных доказательств не приводилось. Развязка (Царь объявляет войну, царица узнает его с башни), а также некоторые стилевые признаки (Оракул, буря, ладья) приближают эту запись к европейской занимательной повести.
Вторая запись, более развернутая, произведена по следам устного народного варианта традиционной русской версии сказки (Михайловская тетрадь, 1824). В это время поэт был захвачен пленительной красотой народной волшебной сказки, в особенности данным сюжетом, образы которого он вводит в пролог к своей первой поэме.
Третья запись относится к 1828 г. и является первой творческой попыткой самого Пушкина. Она распадается на стихотворный текст (14 стихов, которые позже были отредактированы и стали началом “Сказки о царе Салтане”) и короткий прозаический текст, обрывающийся на предстоящей свадьбе царя и младшей сестры. Азадовский считал, что прозаический текст книжного происхождения.
Представляется верным его указание на источник – сказку о двух завистливых сестрах из сборника “Тысяча и одна ночь”.
Итак, поэту были известны европейская, русская и восточная версии сюжета, он мог осознать его всемирный характер. Окончательной работе предшествовал сложный подготовительный процесс, включивший максимальное расширение знакомства со сказкой в ее разных национальных версиях. Началом его были наброски, имевшие характер плана (1822 и 1824 гг), затем, с пролога к “Руслану и Людмиле”, утвердилась ориентация на национально-русский сказочный мир.
Первая творческая попытка была вызвана новой (восточной) версией сказки, с которой познакомился поэт, по сохранялась ориентация на русскую сказочную традицию (1828); может быть, это и заставило его отказаться от продолжения.