ОДИНОКИЙ ДУБ (Фет Афанасий Афанасьевич Стихи)

Смотри,- синея друг за другом,

Каким широким полукругом

Уходят правнуки твои!

Зачем же тенью благотворной

Все кружишь ты, старик упорный,

По рубежам родной земли?

Когда ж неведомым страданьям,

Когда жестоким испытаньям

Придет медлительный конец?

Иль вечно понапрасну годы

Рукой суровой непогоды

Упрямый щиплют твой венец?

И под изрытою корою

Ты полон силой молодою.

Так старый витязь, сверстник твой,

Не остывал душой с годами

Под иззубренною мечами,

Давно заржавленной броней.

Все

дальше, дальше с каждым годом

Вокруг тебя незримым ходом

Ползет простор твоих корней,

И, в их кривые промежутки

Гнездясь, с пригорка незабудки

Глядят смелее в даль степей.

Когда же, вод взломав оковы,

Весенний ветр несет в дубровы

Твои поблеклые листы,

С ним вести на простор широкий,

Что жив их пращур одинокий,

Ко внукам посылаешь ты.

Одинокий дуб.- Впервые-“Современник”, 1856, № 5. Художественные открытия Фета 1850-х гг. совершались внутри магистрального движения русской литературы этой эпохи и соотносимы с творчеством крупнейших русских писателей – прежде всего

Л. Толстого. Б. Эйхенбаум (положивший начало изучению темы “Толстой и Фет”) в работе “Лев Толстой. Семидесятые годы” установил, в частности, перекличку “философского лиризма” стихотворения “Одинокий дуб” с некоторыми местами “Войны и мира”: “Стихами Фета Толстой заинтересовался еще в 50-х годах и тогда же заметил особенности его метода… Эта “лирическая дерзость”, схватывающая тонкие оттенки душевной жизни и переплетающая их с описанием природы, привлекает внимание Толстого, разрабатывающего “диалектику души” во всей ее противоречивости и парадоксальности.

Знакомство с поэзией Фета сообщает этой “диалектике души” особый лирический тон, прежде отсутствовавший. В прозе Толстого появляется тоже своего рода “лирическая дерзость”, выводящая его за пределы чистого психологического анализа. Это есть уже в “Войне и мире”.

Мысли раненого князя Андрея, лежащего на Аустерлицком поле,- это уже не столько “диалектика души” в духе севастопольских рассказов, сколько философская лирика: “Как же я не видал прежде этого высокого неба? И как я счастлив, что узнал его наконец. Да! все пустое, все обман, кроме этого бесконечного неба.

Ничего, ничего нет, кроме его. Но и того даже нет, ничего нет, кроме тишины, успокоения”. Это скачок в лирику – нечто вроде стихотворной цитаты. Другое место “Войны и мира” кажется уже прямо лирической вставкой, “стихотворением в прозе”, написанным по методу Фета: я имею в виду мысли князя Андрея при виде одинокого старого дуба.

Это не простая метафора и не простое “одушевление” природы – это тот импрессионизм (“лирическая дерзость”), на котором основана лирика Фета. Возможно, что здесь даже прямо откликнулось стихотворение Фета “Одинокий дуб”.