Образ Иосифа у Гриммельсгаузена

Во второй половине XVII в. развертывается творческий путь великого немецкого писателя Ганса Гриммельсгаузена. В течение десятка лет он издает две серии романов – библейскую, еще мало изученную, и собственно немецкую, связанную в первую очередь с личностью Симплиция и его друзьями.

Среди библейских романов Гриммельсгаузена особенно значителен роман об Иосифе Прекрасном, властно напоминающий о замысле другого великого писателя Германии – Томаса Манна, хотя этот последний едва ли думал о своем далеком предшественнике, когда начинал

работу над сложнейшей библейской эпопеей. Но как роман Т. Манна “Иосиф и его братья” является остросовременным, для 40-х г., когда он противостоял антигуманистической и антиимпериалистической волне, вызванной успехами нацизма, так и роман Гриммельсгаузена, несмотря на библейский сюжет, был тесно связан с общей ситуацией в Германии и шире – в Западной Европе. Иосиф Гриммельсгаузена – светлый и чистый человек, сумевший защитить свой духовный мир от грязи и бесчестия, грозившего захлестнуть его и временами, казалось, праздновавшего победу над этим подлинным человеком. Отчасти разрабатывая те же моральные проблемы, которые есть в “Симплиции”, где они решены на материале немецкой действительности, роман об Иосифе выразительнее в художественном отношении, так как в центре его – более разработанный образ человека из народа, сильного природной мудростью и чутким сердцем.

Образ Иосифа у Гриммельсгаузена – не менее значителен в своей народности, чем образ мужика-отца, “кнана”, который когда-то спас жизнь безвестному дитяти человеческому и воспитал его в порядках и правилах немецкой крестьянской семьи. В том, что “кнан”, мужицкий батька офицерского сына Симплиция, как бы бессмертен и выживает в самых трудных условиях, заложен некий смысл, как и в притче о дереве – этом символе современного общества, чьи корни уходят в народную мужицкую толщу, подобно таланту Гриммельсгаузена. В эту же почву – в стихию устного народного творчества – уходят и Многочисленные сказочные традиции романа, используемые, однако, в интересах общей реалистической концепции.

В начале века Кеведо говорил устами своего несчастного, отчаявшегося Пабло, втоптанного в самую грязь испанского дна: “Поступай, так, как другие…, говорит пословица. И правильно говорит. Именно вспомнив ее, я и решил быть мошенником из мошенников и, если можно, наибольшим мошенником среди прочих…”

Иначе поступает Симплиций: пройдя сквозь ад войны и разгул лагерной жизни, побывав и шутом, и солдатом, и пленником, и странником, он стремится остаться верным доброму началу, которое теплится в нем, воспитанному некогда “кнаном” и добрым отшельником, в коем он не узнал своего настоящего отца. Быть может, Кеведо был реалистически более точным, когда излагал кредо своего Пабло. Но в реализме Гриммельсгаузена уже есть большая перспектива и большее обобщение, на которое еще не был способен великий испанский писатель начала XVII в.