Цинциннат – герой романа В. В. Набокова “Приглашение на казнь”

Цинциннат как и многие набоковские литературные образы, является своего рода метафизическим двойником самого писателя. “Символика имени” Цинциннат, видимо, восходит к Титу Ливию, который дал жизнеописание сына прославленного римского трибуна Луция Квинкция Цинцинната – Цезона Квинкция: “Больше других своей знатностью и силой кичился в то время статный юноша Цезон Квинкций. К тому, чем наградили его боги, он присовокупил блестящие подвиги на войне и красноречие на форуме, так что никто в Риме не мог считаться ни более храбрым, ни

более речистым. Он выступил против трибунов, был предан суду, отпущен на поруки, а затем удалился, как изгнанник, в Этрурию”.

Набоков, однако, наделяет своего героя противоположными свойствами: Ц. очень слаб физически, у него плохое здоровье, он говорит тихо, почти заикаясь, и “преступление” его состоит не в бунтарстве, а в том, что он – в отличие от окружающих – “непрозрачен”. К созданию образа Ц.- “нестандартного”

Человека, преследуемого и истязаемого за это обществом или “коллективом”, или просто толпой, Набоков подходит постепенно. В 1936 г. он публикует рассказ “Королек”,

герой которого фальшивомонетчик Романтовский, обнаружив свое отличие от соседей (необщителен, читает по ночам, мало курит, не любит пива, у него случаются видения), вызывает их ненависть и погибает. В рассказе “Облако, озеро, башня” (1937) главный герой, Василий Иванович, из-за бюрократических зацепок принужден совершить ненавистную ему “увеселительную” поездку. Он тоже сразу выделился из “коллектива”, не мог петь “общую песню”, “плохо мог произносить немецкие слова”.

Когда, пораженный давно взлелеянным в мечтах видом озера и башни, Василий Иванович отказывается идти дальше со всеми, его избивают. При этом он произносит: “Да ведь это какое-то приглашение на казнь”. В. Ходасевич назвал этот рассказ “послесловием” к роману “Приглашение на казнь”. (По версии З. Шаховской Набоков в целом “закончил” роман еще летом-осенью 1934 г.)

Возможно, что в замыслах романа-антиутопии Набоков отталкивался от бодлеровского “Приглашения к путешествию”, где рефреном звучит мотив:

Там красота, там гармоничный строй,

Там сладострастье, роскошь и покой

Просматриваются в образе Ц. и параллели с Грегором Замзой, героем рассказа Кафки “Превращение” (1928), которого сам Набоков считал единственным писателем с “родственной душой”. Однако если Замза, выбираясь из нивелирующей все и вся толпы, опускается “на дно”, становится насекомым, то Ц. выбирает путь, ведущий ко все большему осознанию своей личности, своей души, своего “Я”. Некоторые исследователи указывают на сходство некоторых действий Ц. с Улиссом из романа Джойса “Улисс”.

Саморефлексия Ц., его попытка обнаружить в себе “нечто”, сближает его с героем Пруста.

Проползание Ц. по туннелю из камеры на гору – явная реминисценция с “Божественной комедией” Данте, где герой выбирается по туннелю из “Ада”. З. Шаховская отмечает, что идею гротескного церемониала казни Ц. Набоков скорее всего мог позаимствовать из проекта В. А. Жуковского -“поразительного по своей сантиментально чудовищной идее художественного оформления смертной казни в России”, о котором Набоков прямо упоминает в романе “Дар”. Искусственность обстановки, в которой оказывается Ц., рушащиеся декорации тюрьмы, уносимые вихрем зрители-карты – все это имеет прямое сходство со сказочной повестью Л. Кэролла “Алиса в Зазеркалье”.

Как и многие герои набоковской прозы (Ганин, Лужин, Годунов-Чердынцев, Гумберт), Ц. наделен особым, отличающим его от окружающих людей даром – “непроницаемостью”: “Чужих лучей не пропуская, а потому, в состоянии покоя, производя диковинное впечатление одинокого темного препятствия в этом мире прозрачных друг для дружки душ”. Ц.- человек не “этого” мира искусственных “прозрачных” людей, его обвиняют в “основной нелегальности”, он обнаруживает, что в “этом” мире нет ни одного человека, способного говорить на его языке. Ц. с детства чувствует свою особенность, пытается скрыть ее, но после приговора он как бы раздваивается. Один – “здешний” Ц. со страхом ждет казни, другой Ц.- из “того” мира, где “разумностью светится человеческий взгляд”, “на воле гуляют умученные тут чудаки” – пытается узнать себя “до последней, неделимой, твердой, сияющей точки”, которая “говорит: я есмь!”.

Он учится говорить сам с собой, “высказаться по-настоящему” на языке “того” мира, учится “давно забытому древнему врожденному искусству писать”.

Набоковский Ц.- герой гностического плана. Он может “освободиться” от своего тела, может чувствовать “тот” “сонный, выпуклый, синий” мир. Подобно христианским гностикам III-V веков, он приходит к выводу о “тупике тутошней жизни” – “и не в ее тесных пределах надо было искать спасения”.

Ц., обладая особым гностическим знанием, настойчиво повторяет: “я знаю нечто”, – и это “нечто” – его душа, стремящаяся уйти в “тот” мир, где живут “существа, подобные ему”. Это и позволяет Ц. в последний момент казни опрокинуть “этот” призрачный мир “подобий” и освободиться, уйти к этим “существам”. Некоторые исследователи (B.

Johnson) подтверждают “гностичностъ” Ц. с помощью анализа инициалов Ц. и П. (Пьер): открытость вверх Ц. противопоставлена закрытости, ограниченности П. (правда, в английском варианте романа такое сравнение теряет смысл).

Ц. также является героем лингвистического плана. Понять себя и “тот” мир означает для него необходимость научиться говорить, писать. Используя язык, слово, он может пробиться сквозь туман “этого” мира и достичь мира идеального.

Может быть, именно поэтому из всех “запутавшихся” героев Набокова Ц.- единственный, нашедший истинный выход.