Традиция “дьявольской темы” на примере образа Маргариты (Булгаков)

В литературе традиция “дьявольской темы” очень давняя и вроде бы “разработана” основательно: даже не очень подготовленный читатель сразу вспомнит ближайших и более отдаленных предшественников М. А. Булгакова в художественном изображении дьявола. Например, И. В. Гете, Н. В. Гоголя, Ф. М. Достоевского. Но в романе Булгакова эта “вечная тема” обретает звучание необычное. Дьявол в западноевропейской светской литературе обычно появляется как искушение.

И борьба с ним, с соблазном, представляла главный интерес, борьба, заканчивающаяся

всегда победой добродетели – божественного начала над сатанинским в человеке.

Правда, в “Фаусте” искушение представлено как добровольный союз, деловое соглашение с дьяволом, в котором свой расчет у обеих договаривающихся сторон. Участвуя в духовной драме Фауста, Мефистофель играет роль своеобразную: провоцируя его цинизм, его порой бесчестные поступки, его отрицание, недовольство всем сущим, он, вопреки своим расчетам, стимулирует его, Фауста, дальнейшие поиски истины, а не стремление забыться, успокоиться, вкушая все банальные радости бытия, что оно может предложить смертному. И в этом

видит Гете “позитивную” роль “той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо…”.

Дитя века Просвещения Гете утверждает своим “Фаустом” некую общефилософскую истину, а именно – своеобразную диалектику Добра и Зла. Русских авторов девятнадцатого века тема эта интересовала в другом, более приземленном аспекте. У Гоголя черт появляется затем только, чтобы быть побежденным, оседланным кузнецом Вакулой, у Достоевского – чтобы торжествовать победу над человеком.

М. Булгаков эпиграфом к своему последнему роману избрал слова из гетевского “Фауста”, приведенные выше. Но против обыкновения утверждать, что в эпиграфе автор обычно раскрывает замысел своего произведения, нам этот эпиграф представляется скорее полемически направленным.

Тема союза с дьяволом есть и в романе Булгакова. Но присутствует ли здесь вульгарный расчет, корысть личная? Героиня романа – счастливейшая женщина Москвы с традиционной точки зрения на счастье. “Маргарита Николаевна не нуждалась в деньгах. Маргарита Николаевна могла купить все, что ей понравится…

Маргарита Николаевна никогда не прикасалась к примусу. Маргарита Николаевна не знала ужасов житья в совместной квартире… Многие женщины все, что угодно, отдали бы за то, чтобы променять свою жизнь на жизнь Маргариты Николаевны” (1, V, стр.

210).

А она чувствует себя глубоко несчастной. Что же ей нужно для счастья? Ведьмой и царицей Великого бала у Сатаны Маргарита стала по другим причинам.

Она истосковалась по своему любимому, “ей нужен был он, Мастер, а вовсе не готический особняк, и не отдельный сад, и не деньги. Она любила его…”. А Мастер исчез бесследно, и страдания Маргариты длились всю зиму и весну до предпасхальной страстной недели. Пока измученной, истосковавшейся героине не приснился вещий (она была в этом уверена) сон, где Мастер “манит ее рукой, зовет”, и она “проснулась с предчувствием, что сегодня наконец что-то произойдет” (1, V, стр.

484-485). Любовь вела ее, зову сердца подчинилась Маргарита, когда шла к той же скамейке в Александровском саду, где год назад сидела она с Мастером и где сейчас Азазелло, подручный Воланда, уговаривает ее прийти “сегодня вечером в гости к одному очень знатному иностранцу”. Естественно, на это предложение уличного сводника Маргарита возмутилась и обозвала его “мерзавцем”.

Но Азазелло был терпелив, полунамеками пытался объяснить суть дела. В конце концов Маргарита сдалась:

“Перестаньте меня мистифицировать и мучить вашими загадками… Я ведь человек несчастный, и вы пользуетесь этим. Лезу я в какую-то странную историю, но, клянусь, только из-за того, что вы поманили меня словами о нем” (1, V, стр.

221).

Союз с дьяволом заключен, Маргарита становится ведьмой, а затем царицей Великого бала у Сатаны. И в этом качестве принимает своеобразный парад продавшихся дьяволу душ: фальшивомонетчиков, изменников, отравителей, убийц, насильников, сводниц, доносчиков, растлителей всех времен и народов – от римского императора Калигулы до современной московской портнихи-сводницы. И всем должна, глубоко презирая и ненавидя, говорить, тем не менее, дежурные комплименты: “я рада”, “я восхищена” и улыбаться. Для нее это была пытка лицемерием, длившаяся почти два часа.

Ради Мастера, ради любви пытка. И все же одной из подданных Сатаны она посочувствовала, и на вопрос Воланда “Чего вы хотите за то, что сегодня вы были у меня хозяйкой? Чего желаете за то, что провели этот бал нагой?” она не о своей мечте или боли вспомнила, не для себя попросила, а страдания другого пожелала прекратить:

“Я хочу, чтобы Фриде перестали подавать тот платок, которым она удушила своего ребенка” (1, V, стр. 273-274).

Но страдания Маргариты, ее сострадание к чужой боли были вознаграждены, хоть она имела право попросить у Воланда только “об одной вещи”. Поблагодарив Воланда и попрощавшись, она собралась уходить, когда хозяин преисподней вдруг заговорил:

“Не будем наживаться На поступке непрактичного человека в праздничную ночь… Итак, это не в счет, я ведь ничего не делал. Что вы хотите для себя? – Я хочу, чтобы мне сейчас же, сию секунду, вернули моего любовника, Мастера, – сказала Маргарита, и лицо ее исказилось судорогой (1, V, стр.

276).

Воланд совершает здесь воздаяние за бескорыстную любовь, т. е. выступает в совершенно не свойственной дьяволу роли, ибо за любовь обычно воздает Бог. И вторая функция, традиционно принадлежащая Всевышнему, перешла в романе к Его антагонисту, хозяину преисподней: разоблачение, наказание всех отступников, презревших Божьи веления. От мелкотравчатых воришек вроде Аннушки и буфетчика из Варьете Андрея Фокича Сокова до сановных чинуш, чиновников и лицемеров – всех этих семплеяровых, берлиозов, латунских.

В “вечной теме” вольной или невольной продажи души дьяволу Бог обычно помогает человеку. В конце первой части “Фауста” Гете именно он оповещает о спасении души Гретхен (Маргариты), а в финале трагедии ангелы выигрывают борьбу за душу Фауста у Мефистофеля, уверовавшего было, что он выиграл пари с Самим Всевышним. В “Мастере и Маргарите” Бог не появляется ни как благодетель, ни как мститель, ни как спаситель. Закрепленные в сознании верующих за Ним функции здесь парадоксально перешли к Воланду, князю тьмы, покровителю зла.

Иначе с чего бы так радоваться искренней, доброй, не желающей никому делать зла, даже не помышляющей о нем Маргарите: “Черт, поверь мне, все устроит! Глаза ее вдруг загорелись, она вскочила, затанцевала на месте и стала выкрикивать: “Как я счастлива, как я счастлива, как я счастлива, что вступила с ним в сделку!” (1, V, стр. 354).

Зло, причиненное Мастеру и его возлюбленной, столь велико, что обращаться за сочувствием и помощью приходится не к Всевышнему, а к самому повелителю зла; и это с некоторой печалью признает сам Мастер, не пожелавший в свое время поступиться, как большинство других обитателей Дома Грибоедова, этого литературного московского Олимпа, ни талантом, ни совестью для земного преуспеяния: “конечно, когда люди совершенно ограблены, как мы с тобой, они ищут спасения у потусторонней силы! Ну, что ж, согласен искать там” (1, V, стр. 356).