Роман “Преступление и наказание”, в котором “вся душа с кровью положится”
Раскольников просто так никого бы не убил, даже в случае самозащиты. А вот за мать, за честь сестры, охраняя подростка, ребенка, за идею готов убить – и убил. Убил не в открытом бою, убил одну за другой двух беззащитных женщин, и хотя первая из них скверное насекомое, ему все же приходится объяснять, как он мог осмелиться, как он мог решиться сделать самое недопустимое, что есть на земле, – по своей воле, по своему личному решению, своей рукой отнять жизнь у человека.
Раскольников убил во имя вдеи, и ему приходится под влиянием внутренних и
Раскольникову приходится, приноравливаясь к пониманию своего собеседника, опустить свою идею вниз, отрывать ее от всеобщих целей. Но каждый раз при этом он уясняет очень важную сторону в ней, находит в ней звено, уцепившись за которое он вновь и вновь подымает ее в сферу всеобщих обоснований.
Когда Порфирий, в центральном
А необыкновенные имеют право делать всякие преступления и всячески преступать закон, собственно потому, что они необыкновенные. Так у вас, кажется, если только не ошибаюсь?” “Раскольников усмехнулся усиленному и умышленному искажению своей идеи”.
Раскольников переводит в осознанную и всеобщую сферу то, о чем бессильно мечтают Катерина Ивановна, Соня Мармеладова и Мармеладов-отец. Катерина Ивановна помешалась не просто от горя и бедствий, а от сознания несправедливости мира сего. И Соня любит ее не просто как страдающую мать голодных детей, а за это наивное, тщетное и трагическое стремление к справедливости.
В романе два решающих поворотных пункта. Один – претворение идеи Раскольникова в кровавую действительность, несущую будто бы осуществление его горделивых замыслов, другой – начало крушения, признание, что кровь Лизаветы была не случайностью, а необходимым следствием убийства паука – процентщицы. Сознание начавшегося крушения было столь невыносимо, что Раскольников почувствовал было на мгновение ненависть к Соне, к Соне, которая была сама любовь, которую он любил и чей приговор означал для него вотум всех тех, во имя которых он начал свой поход.
Известна запись Достоевского, из которой обычно приводятся только отдельные фразы: “При полном реализме найти в человеке человека. Это русская черта по преимуществу, и в этом смысле, я, конечно, народен (ибо направление мое истекает из глубины христианского духа народного) – хотя и неизвестен русскому народу теперешнему, но буду известен будущему. Меня зовут психологом: неправда, я лишь реалист в высшем смысле, то есть изображаю все глубины души человеческой”.
Постоянный предмет непрерывных исканий Достоевского – человек и действительность, человек и мир или, на религиозном языке, человек и бог. В том же контексте, из которого взята приведенная цитата, написано: “Совесть без бога есть ужас, она может заблудиться до самого безнравственного”.
Центр тяжести “Преступления и наказания” лежит не во внутренних состояниях Раскольникова, не в психологических реакциях на испытываемые им несчастья, не на его индивидуальном чувстве жизни, ее неполноты, ее трагизма и не на его индивидуальном представлении о том, в чем выражается полнота, радость и мощь жизни. “Преступление и наказание” – повествование об объективном мире, и персонажи его, и прежде всего Раскольников, взяты из самой действительности, увиденной особым образом.
Реализм Достоевского не утешал, не убаюкивал, он вселял разочарование и отвращение, – вот то самое разочарование и отвращение, которое испытывал от мира Раскольников. Реализм Достоевского не утешал и не убаюкивал потому, что он не доверялся обманчивой поверхности будничной жизни с ее каждодневными мелочами и с ее казенными инерционными догмами и нормами.
Всеми фибрами своего художнического сознания Достоевский чувствовал, что сквозь тонкую оболочку привычной и даже пошлой обыденности вот-вот прорвутся своевольные неслыханные мятежи, индивидуальные и общие, невиданные перемены. Достоевский знал одно: мир разочаровался в своих старых идеалах, мир неустойчив, вот-вот сойдет со своей колеи. Достоевский видел: люди с совестью и разумом не могут согласиться жить по-старому, а как прийти к новому, не знают, ошибаются, сбиваются с толку, принимают за идеал гадательные и софистические построения вроде идеи Раскольникова. “Нет оснований нашему обществу… Колоссальное потрясение, – и все прерывается, падает, отрицается, как бы и не существовало.
И не внешне лишь, как на Западе, а внутренне, нравственно”.
Истинный реалист и должен, по мнению Достоевского, сосредоточиться на этом переходном времени, с его утраченными традициями, с его невыработанными идеалами, с его тупиками и судорожными исканиями выхода. Большинство людей вовлечено в поток, который еще неизвестно в какое море впадет, и реалисту не остается ничего другого, как исследовать этот поток, даже в том случае, если он вместе со всеми еще не знает, к какому берегу его прибьет.