Поведение Чичикова в обществе чиновников в романе «Мертвые души»

Гоголь пишет о посещении Чичиковым городского общества чиновников: «О чем бы разговор ни был, он всегда умел поддержать его: шла ли речь о лошадином заводе, он говорил и о лошадином заводе; говорили ли о хороших собаках, и здесь он сообщал очень дельные замечания; трактовали ли касательно следствия, произведенного казенною палатою, — он показал, что ему небезызвестны и судейские проделки; было ли рассуждение о билиартной игре — и в билиартной игре не давал он промаха; говорили ли о добродетели, и о добродетели рассуждал он очень хорошо,

даже со слезами да глазах; об выделке горячего вина, и в горячем вине знал он прок; о таможенных надсмотрщиках и чиновниках — и о них он судил так, как будто бы сам был и чиновником, и надсмотрщиком. Но замечательно, что он все это умел облекать какою-то степенностью, умея хорошо держать себя.

Говорил ни громко, ни тихо, а совершенно так, как следует». Очень мило и деликатно ведет себя Чичиков и: за карточным столом;. За игрой он спорит, но «чрезвычайно искусно», «приятно». «Никогда он не говорил: «вы пошли», но «(вы изволили пойти, я имел честь покрыть вашу двойку» и т. д.

О себе Чичиков рассказывает

мало, принимал несколько книжные обороты: «Что он незначащий червь мира сего и не достоин того, чтобы много о нем заботились, что испытал много на веку своем, претерпел на службе за правду, имел много неприятелей, покушавшихся даже на жизнь его, и что теперь, желая успокоиться, ищет избрать, наконец, место для жительства, и что, прибывши в этот город, почел за непременный долг засвидетельствовать свое почтение первым его сановникам». Давая о себе эту краткую, но столь выспреннюю характеристику, вложенную в несколько готовых формул, Чичиков иногда добавляет к ним еще слова об уподоблении своей судьбы барке среди волн (у Манилова), тем самым стараясь вызвать у слушателя к себе еще большее сочувствие.

Более подробно совокупность образов: которыми характеризует Чичиков «поприще службы своей», излагается у генерала Бетрищева (во втором томе). Вообще же во втором томе аи короче и иначе говорит о себе, подчеркивая, главным! образом, цель своих поездок. Он говорит: «Видеть свет, коловращение людей -«то что ни говори, есть как бы живая книга, вторая наука».

Эти слова по существу без изменения, как выученную формулу, повторяет он Платонову, Костанжогло, брату Платонова Василию.

С чиновничьих лет сохранилась в Чичикове, видимо, манера в приподнято-официальном тоне представиться, рекомендоваться некоторым особам, у которых наблюдается стремление к показной, внешней культурности;. Так, когда Манилов приглашает Чичикова заехать в свою усадьбу, он тут же отвечает, что «почтет за священнейший долг». Приехав к генералу Бетрищеву, Чичиков представляется так:

«Питая уважение к доблестям мужей, спасавших отечество на бранном поле, счел долгом представиться лично вашему превосходительству». Так в речи Чичикова выступает лоск, который старается он наложить на себя. Но стоит только прислушаться к его объяснениям с Селифаном, как уже улетучивается весь этот внешний лоск речи и слышатся хорошо знакомые в крепостнической России бранные слова и распекания: «что, мошенник, по какой ты дороге едешь?»; «ты пьяа, как сапожник»; «вот я тебя как высеку, так ты у меня будешь знать».

Чичиков: «Чрезвычайно приятный». Чичиков сразу попадает в топ Манилову и в разговоре о дружбе (недаром он может поддержать в беседе любую тему!).

Стоило только Манилову завести разговор о хорошем соседстве, о таком человеке, с которым можно было бы «.поговорить о любезности, о хорошем обращении^ и проч., как Чичиков сразу же подхватывает эту мысль своеобразной пословицей: «Не имей денег, имей хороших людей для обращения».

Манилов в экстазе своей любезности договорился до того, что с радостью отдал бы половину своего состояния, чтобы иметь часть достоинств своего гостя. Чичиков сейчас старается его перещеголять: «Напротив, я бы почел с своей стороны, за величайшее…». Неизвестно, каким комплиментом хотел перекрыть Чичиков учтивого хозяина в этом своеобразном словесном состязании, но важно отметить одно: Чичиков ни в коем случае не желает уступить пальму первенства Манилову.

Чичиков любезен, даже «ежен с детьми Манилова: «какие миленькие дети», «миленькие малютки», «мои крошки», — так называет Он их. «Умница, душенька», — хвалит он Фемистоклюва (эпитет, присущий Манилову: так он! зовет свою жену).

В тон Манилову он то и дело произносит «позвольте», часто повторяет типичный для Манилова эпитет «приятный» («приятный разговор», «приятная комнатка»). В тон же Манилову он испытывает внезапный порыв к «сердечным излияниям» и произносит «не без чувства и выражения» трогательные слова о своей злополучной судьбе, называя себя «человеком без племени и роду». «Да и действительно, чего не потерпел я? как барка какая-нибудь среди свирепых волн… Каких гонений, каких преследований не испытал, какого горя не вкусил, а за что?»

И так же, совсем по-маниловски, в духе сентиментальных излияний обращает он свой последние слова к хозяйке: «Сударыня! Здесь (положил руку на сердце) пребудет приятность времени, проведенного с вами! и поверьте, не было бы для меня большего блаженства, как жить с вами, если не в одном доме, то, по крайней мере, в самом ближайшем соседстве».

«О! это была бы райская жизнь», — подытоживает своп мысли и чувства Чичиков. Это — тачная копия маниловских мечтаний. И только когда Чичиков пытается изложить непрактичному Манилову свою просьбу о мертвых душах, он меняет тон и придает своей речи официально-казенный оттенок: «Я полагаю приобрести мертвых, которые, впрочем, значились бы по ревизии, как живые».

Или: «Итак, я желал бы знать, можете ли вы мне таковых, не живых в действительности, но, живых относительно законной формы, передать, уступить, или как вам заблагорассудится лучше?». «Обязанность для меня дело священное, закон — я немею перед законом».