Образ святой руси у Бориса Зайцева

Именно в устремленности из бытового плана в сфе­ру духовного видел Ф. Степун своеобразие другого художника, запечатлевшего мир “святой Руси”, – Бориса Зайцева, за которым ощущалась “как даль истории, так и даль культуры”.

Россию Б. Зайцев воспринимает исторически, в ее тысяче­летнем движении, духовном созидании, неразрывной связи по­колений, с особой ясностью раскрывшейся ему “с другого бе­рега”, в эмиграции. “Странным образом революция, которую я всегда остро ненавидел, на писании моем отозвалась непло­хо, – признавался

Зайцев. – Страдания и потрясения, ею выз­ванные, не во мне одном вызвали религиозный подъем. Удиви­тельного в этом нет. Хаосу, крови и безобразию противостоит гармония и свет Евангелия, Церкви”, – так определил худож­ник суть духовного перелома, который повлиял на все его пос­лереволюционное творчество.

Отныне исток “большой истории России” Зайцев видит в принятии христианства, с которым, по его мнению, “Россия… возведена ко вселенскому”. К этим исто­кам, к “немеркнущему духовному ядру”, сияющему “сквозь ты­сячу лет бытия на горестной земле, борьбы, трудов, войн, пре­ступлений”,

устремился в своем творчестве Б. Зайцев.

Одной из первых книг, написанных в эмиграции и определив­ших дух дальнейшего “странного путешествия” писателя сквозь сложное и путаное “историческое плетение”, стали книги о “свя­той Руси”: “Преподобный Сергий Радонежский” (1924) и напи­санные после поездок автора по святым местам “Афон” (1927) и “Валаам” (1936). Сам художник говорил о том, что “миф лучше чувствует душу события, чем чиновник исторической науки”, по­этому свободно сочетает мифы Священной Истории, легенды с исторической правдой в книге “Преподобный Сергий Радонежский”. Писатель следует здесь канонам древнего жанра жития, прослав­ляющего праведную жизнь людей, канонизированных церковью, и в то же время нарушает эти законы, подчиняя повествование художественной задаче: исследовать корни русской духовности как основы национального характера.

Строя произведение, как подобает житию, автор подчеркива­ет те эпизоды, которые говорят о святости особой, русской в ее зайцевском понимании. Постоянно обращается внимание на тру­долюбие, кротость, аскетизм, простоту, влияние духовное, про­тивостоящее суете житейских отношений1, и в то же время автор стремится словно бы “оправдать” Сергия в тех случаях, когда про­являются иные, не соответствующие “авторской версии” черты Преподобного, например, твердость, даже жестокость, проявив­шаяся в отношении к князю Борису Суздальскому, не подчиняв­шемуся Москве. Особо оговаривает автор важнейший историчес­кий эпизод – благословение Сергием князя Димитрия на битву с татарами, на войну, на кровь. “Если на трагической земле идет трагическое дело, он благословит ту сторону, которую считает правой.

Он не за войну, но раз она случилась, за народ и за Рос­сию, православных”. “…За имя Христово, за веру православную подобает душу положить и кровь про­лить”,- таковы слова Сергия перед Куликовской битвой.

От скромного юноши Варфоломея до прославленнейшего старца, наставника и учителя, человека эпохи – таков путь героя. Его важнейшую роль автор видит в том, что “на распутиях исто­рических, на рубежах двух эпох” он “воспитывал людей, свобод­ных духом”, укреплял их силу, давая “ощущение истины, истина же всегда мужественна, всегда настраивает положительно, на дело, жизнь, служение и борьбу”. Произнеся здесь “запретное” слово “борьба”, Зайцев в финале произведения вновь вернется к своей концепции: тяжелым временам “крови, насилия свирепос­ти” он противопоставит “правду, прямоту, мужественность, труд, благоговение и веру”. Так раскроется особенность религиозности Зайцева, которая, по словам Г. Струве, “благостнее, примирен- нее, умудреннее”, чем у Ремизова, “окрашена в те же лирические тона, что и все творчество” Зайцева; “иная она, чем у Шмелева, без шмелевской бытовой насыщенности, более легкая и светлая”.

Удивительная гармония внутреннего мира художника и его твор­чества, художественные достоинства его произведений, продол­жение им лучших традиций русской литературы дали основание современникам говорить о Зайцеве как о классике отечественной литературы и последнем (учитывая дату смерти – 1971 г.) пред­ставителе литературы “серебряного века”.