Китайские стихи Николая Гумилева

Версификационная поэтика цикла

1

Как никто другой в русской поэзии преданный музе дальних странствий Николай Гумилев никогда не бывал в Китае и вообще на Дальнем Востоке, тем не менее в пестром калейдоскопе его экзотической поэзии «Китайские стихи» занимают свое законное почетное место.

Практически весь цикл был написан во время последнего пребывания поэта в Париже, куда он явился из Петрограда через Лондон 1 июля тысяча девятисот семнадцатого года в распоряжение военного комиссара Временного правительства России генерала

Зенкевича и некоторое время тщетно ожидал отправки сначала на Салоникский, а затем, после Октябрьской революции, на Персидский фронт. Здесь он пережил очередную безответную любовь, познакомившись с «Синей звездой», «девушкой с газельими глазами» Еленой Дюбуше, которая предпочла ему богатого американца («Зачем Колумб Америку открыл?»), много и упорно работал над своими поэтическими и прозаическими произведениями и как всегда активно посещал выставки, художественные салоны и поэтические вечера французской столицы, общался с широким кругом деятелей культуры, в частности познакомился и сдружился с выдающимися русскими художниками Н. Гончаровой и М. Ларионовым, оказавшими на него плодотворное влияние как раз в плане приобщения к восточной культуре, о чем красноречиво свидетельствует посвященное им стихотворение в редкой строфической форме «пантума»:

Восток и нежный и блестящий
В себе открыла Гончарова,
Величье жизни настоящей
У Ларионова сурово.

В себе открыла Гончарова
Павлиньих красок бред и пенье,
У Ларионова сурово
Железного огня круженье.

Павлиньих красок бред и пенье
От Индии и Византии,
Железного огня круженье —
Вой покоряемой стихии.

От Индии до Византии
Кто дремлет, если не Россия?
Вой покоряемой стихии —
Не обновленная ль стихия?

Кто дремлет, если не Россия?
Кто видит сон Христа и Будды?
Не обновленная ль стихия —
Снопы лучей и камней груды?

Кто видит сон Христа и Будды,
Тот стал на сказочные тропы.
Снопы лучей и камней груды —
О, как хохочут рудокопы!

Тот встал на сказочные тропы
В персидских, милых миньятюрах.
О, как хохочут рудокопы
Везде, в полях и шахтах хмурых.

В персидских, милых миньятюрах,
Величье жизни настоящей.
Везде, в полях и шахтах хмурых
Восток и нежный, и блестящий.
(«Гончарова и Ларионов». Пантум, тысяча девятисот семнадцатого. г. Париж)

При жизни поэта стихотворение не публиковалось. Оно стало известным со слов Михаила Лозинского. Как видим, перед нами отнюдь не изящная безделица, а концептуально значимое произведение, трактующее извечную проблему о месте России между Востоком и Западом, между Индией и Византией, между Буддой и Христом. Все эти судьбоносные символы упорным повторением в чередующихся строках исподволь внедряются в наше сознание.

Косвенным образом прозвучал и далеко не риторический вопрос о грозных событиях, разыгравшихся на родине поэта за время его отсутствия: «Не обновленная ль стихия — // Снопы лучей и камней груды?» Восемь строф стихотворения, соединившись в единое кольцо, образовали своего рода «венок», символизирующий замкнутость историко-географического хронотопа России. Четные стихи последней строфы закономерно совпали с нечетными — первой.

2

Синэстезическая рокировка поэтического слова и живописи, а точнее, их органический сплав всегда отличали идиостиль Гумилева. Так, уже под детским рисунком поэта мы видим его самый ранний опыт в стихотворческом искусстве: «Уже у гидры семиголовой // Одна скатилась голова // И наезжал Геракл суровый // Весь золотой под шкурой льва»