Особенности мировоззрения Н. Гумилева

Николая Гумилева нередко называют “аристократом”, “рыцарем” и “паладином” поэзии Серебряного века. Этот человек, сын простого корабельного врача из Кронштадта, сумел добиться выдающихся успехов в литературной деятельности.

Николай Гумилев довольно рано увлекся поэзией и уже в гимназии выпустил свой первый сборник стихов. Тяга к всевозможным путешествиям привела к тому, что еще юношей он два года провел в Париже, потом тайком, в пароходном трюме, совершил свое первое путешествие в Африку. В дальнейшем поэт активно включился

в литературную деятельность, явился одним из создателей нового поэтического направления – акмеизма, учредил цех поэтов.

В произведениях Н. Гумилева невозможно найти и строчки, которая восхваляла бы его современность; наоборот, стихи в какой-то мере порицали действительность. Несмотря на энергичность и активность, которые он проявлял в этой жизни, он чувствовал себя здесь чужаком. Чем интенсивнее разворачивались события, связанные со смутным временем и революцией, в реальной жизни, тем явственнее в стихах поэта просматривалось стремление окунуться в сон: “Я душу обрету иную, все, что дразнило,

уловя”.

Так почему же действительность столь мало интересовала поэта? На этот вопрос Николай Гумилев сам дал ответ в одном из своих стихотворений:

Я вежлив с жизнью современною,

Но между нами есть преграда,

Все, что смешит ее, надменную,

Моя единая награда.

Кроме того, ярко выраженный индивидуализм Николая Гумилева не позволял ему слиться с так называемой толпой, с ее интересами, идеалами и нуждами. Он в какой-то мере культивировал свою чужеродность этому миру. Всю свою жизнь он старался строить на контрасте с тем, что нужно большинству.

И это, несомненно, не могло не отразиться на его творчестве: “Победа, слава, подвиг – бледные слова, затерянные ныне, гремят в душе, как громы медные, как голос Господа в пустыне”.

Поэт постоянно перевоплощается, постоянно предстает перед читателем в разных удивительных образах. Как известно, именно так нередко случается во снах, когда человек, к примеру, начинает видеть себя то благородным рыцарем, то серебряной нитью. В грезах Гумилев как бы примеряет различные маски: “Я – попугай с Антильских островов…”, “Я конквистадор в панцире железном…”, “Я забытый, покинутый бог, созидающий, в груде развалин старых храмов, грядущий чертог”.

Он примеряет на себя маску за маской, выбирая более подходящую: “Снова заученно-смелой походкой я приближаюсь к заветным дверям, звери меня дожидаются там”. Создается впечатление, что этот человек грезил наяву, как главные герои его произведений – “колдовской ребенок, словом останавливающий дождь” или “странный паладин с душой, измученной нездешними”.

Гумилева считают единственным “сновидцем” в русской поэзии начала XX в. Нередко реальность представлялась ему дурным сном, тогда как забвение приносило свободу и, возможно, счастье. Ведь именно в забвеньи он мог перемещаться в возможность путешествовать в пространстве и времени, по различным континентам и странам: “На полярных морях и на южных, по изгибам зеленых зыбей, меж базальтовых скал и жемчужных шелестят паруса кораблей”, “Ты помнишь дворец великанов в бассейне серебряных рыб”. Он не останавливается даже перед тем, чтобы представить себя мертвецом: “Мне снилось, мы умерли оба, лежим с остановленным взглядом, два белые-белые гроба поставлены рядом”.

Стремление уйти в небытие, а соответственно, и отсутствие политических стихов или произведений о реальности сыграли роковую роль в судьбе Николая Гумилева. Его молчание было истолковано как определенная гражданская позиция. Этот человек, не участвующий ни в белом движении, ни в контрреволюционных заговорах, вдруг оказался врагом народа.

Он сам предсказал свою судьбу в одном из своих стихотворений: “И умру я не на постели, при нотариусе и враче, а в какой-нибудь дикой щели, утонувшей в густом плюще”. Всей своей яркой, но, к сожалению, короткой жизнью Николай Гумилев доказал свою несовместимость с советской действительностью, свое стремление к свободному полету мысли и слова.