Анализ поэмы «Реквием» Ахматовой А. А
«Реквием» складывался постепенно (1935-1940, своеобразное стихотворение в прозе «Вместо предисловия» — 1957, автоэпиграф «Нет, и не под чуждым небосводом, / И не под защитой чуждых крыл, — / Я была тогда с моим народом, / Там, где мой народ, к несчастью, был» — из стихотворения «Так не зря мы вместе бедовали…», 1961). Его можно назвать и поэмой, и лирическим циклом. Лирика предельно обобщает и одухотворяет события и человеческие индивидуальности.
В «Реквиеме» нет имен и фамилий, кроме имени Магдалины в «Распятии», даже
Первый смысловой пласт «Реквиема» автобиографичен. Открывающее основную часть цикла стихотворение «Уводили тебя на рассвете…» непосредственно изображает арест в 1935 г. Н. Н. Лунина, тогда выпущенного благодаря стараниям Ахматовой. Остальные девять стихотворений связаны с арестом сына, 26-летнего Л. Н. Гумилева, в 1938
Бывшая «царскосельская веселая грешница» (стихотворение IV «Показать бы тебе, насмешнице…») — надо отметить, что всегда грустная героиня первых ахматовских книг теперь кажется автору веселой, — словно совсем другой человек; в стихотворении III первые слова — «Нет, это не я, это кто-то другой страдает. / Я бы так не могла…». В стихотворении IX безумие охватывает героиню, прислушивающуюся «к своему / Уже как бы чужому бреду». Ho прежде, «обезумев от муки, / Шли уже осужденных полки…» («Вступление»).
За автобиографическим пластом «Реквиема» вырисовывается второй, обобщенно-содержательный. В «Посвящении» цитируется пушкинское послание декабристам («каторжные норы»), упоминаются «шаги тяжелые солдат» (слово «солдаты» тогда еще не было возвращено в обиход), во «Вступлении» назван Ленинград, который «ненужным привеском болтался / Возле тюрем своих», но СССР здесь — «безвинная Русь». Первое стихотворение основной части отличается колоритом, напоминающим о Средневековье: дети (в реальности — Пунина и соседей) плакали в «темной горнице», а не в комнате, свеча у божницы, иконка тоже скорее ассоциируются с «горницей», а в конце — историческое сравнение: «Буду я, как стрелецкие женки, / Под кремлевскими башнями выть». Во втором стихотворении, «Тихо льется тихий Дон…», упоминается любимая народом река, на которую люди бежали в поисках вольности (в стихотворении VIII «К смерти» по контрасту появится Енисей как признак Сибири, места ссылки, а Нева в цикле выступит и немой свидетельницей страшных событий, и символом потока жизни, преодолевающего гнет времени).
На Дену тоже ночь, в доме больная и одинокая женщина. У нее, однако, судьба самой Ахматовой: «Муж в могиле, сын в тюрьме». Здесь «муж» — уже Н. С. Гумилев, жертва первых послереволюционных репрессий интеллигенции, отец единственного сына Ахматовой. Третье лицо внезапно меняется на первое: «Помолитесь обо мне».
Ho имен нет, биографическое понимание текста лишь одно из возможных, простейшее.
Ахматова воссоздает то, что бывает с разными людьми в разные времена. По преимуществу же имеются в виду современницы, «невольные подруги / Двух моих осатанелых лет» («Посвящение»). Это третий пласт «Реквиема», сопряженный с темой памятника в «Эпилоге».
Памятник может быть поставлен не многоликой героине ранних стихов, а реальной женщине-поэту, которую в тюремной очереди кто-то «опознал», словно уличил в «вине» перед властями, творящими беззаконие, и которую «женщина с голубыми губами» спросила: «А это вы можете описать?» — и услышала в ответ: «Могу».
Ho памятник мыслится поставленным не столько великому поэту, сколько великому горю, которое Ахматова пережила со своим народом, осознав себя и подругой многих осиротевших матерей, и их покровительницей. «Для них соткала я широкий покров / Из бедных, у них же подслушанных слов», — сказано в «Эпилоге». Это четвертый пласт «Реквиема», сакрального происхождения. Героиня выступает здесь как новая Богородица. Символически осмысляется название стоящей на берегу Невы тюрьмы Кресты, упомянутое в стихотворении IV, стихотворение VI «Легкие летят недели…» заканчивается словами о белых ночах, которые глядят в тюрьму сына: «О твоем кресте высоком / И o смерти говорят».
Завершение этот символ находит в последнем, двучастном стихотворении X «Распятие». Основная часть «Реквиема» заканчивается словами о Матери распятого: «А туда, где молча Мать стояла, / Так никто взглянуть и не посмел». Таким же молчаливо-неподвижным, но воплощающим великое горе может быть памятник на месте этого страдания, плачущий подтаявшим снегом.
Звуки издавать при виде такого памятника может только вечная природа, принадлежащая лишь ей безмятежная птица, а люди, воплотившиеся в плод своей разумной деятельности — олицетворенные корабли, которые проходят в благоговении мимо памятника, будут молчать: «И голубь тюремный пусть гулит вдали, / И тихо идут по Неве корабли».
Порой Ахматова достигает в «Реквиеме» предела своей точности и детальности, например, говоря о том, как она стоит в очереди «трехсотая, с передачею» и «своею слезой горячею» прожигает «новогодний лед», «как локоны из пепельных и черных / Серебряными делаются вдруг, / Улыбка вянет на устах покорных / И в сухоньком смешке дрожит испуг», и даже используя метафору: очереди собираются «под красною ослепшею стеною», т. е. лишенной окон, — определение столь же точное, как указание на цвет кирпича. Ho есть и случаи мнимой несогласованности. Героиня стояла «триста часов», кричит «семнадцать месяцев» и вспоминает невольных подруг «двух… лет».
Она будет «выть», она кричит, но также «надо, чтоб душа окаменела», а следующий стих — «Надо снова научится жить», хотя затем призывается избавительница-смерть в любом виде, даже в форме, «всем до тошноты знакомой», — после ареста. Эти противоречия обусловлены и атмосферой безумия в лирическом сюжете, и многоплановостью содержания и образов. О чем-то автор не может и не хочет договорить, внезапно обрывая или укорачивая свое высказывание. В «Посвящении» одна строка на стопу короче других: «И смертельная тоска».
Что здесь еще досказывать? Самое короткое стихотворение, «Нет, это не я, это кто-то другой страдает…», лишено единого размера, рифм и замыкается строкой-словом, назывным предложением «Ночь». Четвертое стихотворение рифмованное, но завершающей рифмы нет, в финале многоточие: «И ни звука — а сколько там / Неповинных жизней кончается…» Действительно ни звука, больше сказать тут нечего.
Самое значительное мнимое противоречие — между названием цикла и «Эпилогом». Слово «requiem» означает просьбу вечного покоя, Ахматова же боится «и в смерти блаженной… Забыть громыхание черных марусь, / Забыть, как постылая хлопала дверь / И выла старуха, как раненый зверь».
Боязнь забыть такое оказывается сильнее и смерти, и самого страдания. Вновь перед нами настоящая женщина, мать, мужество которой, однако, вполне сродни героизму.
Композиция «Реквиема» уникальна. Обрамление десяти стихотворений-главок — «Вместо предисловия», «Посвящение», «Вступление», двучастный «Эпилог» — примерно равно по объему основной части и по содержанию не менее важно, в нем сильнее эпический, событийный элемент (в частности, дважды упоминаются «черные маруси» — народное наименование машин, увозивших арестованных), больше говорится об общем, чем о своем, личном: Ахматова словно никак не может перейти к собственному горю, но не может и им все кончить. Ее устами «кричит стомильонный народ».
Вместе с тем в десяти главках развивается лирический сюжет, растет психологическое напряжение. Названия имеют только три кульминационные главки, VII, VIII и X, эти названия кратчайшие, однословные, но крайне значимые: «Приговор», «К смерти», «Распятие». Лирический сюжет наряду с эпическими элементами и позволяет говорить о «Реквиеме» как о поэме. По родовому принципу она в основном лирическая, по проблематике и основному тону эпическая.
В ней преобладает высокий стиль. Прозаизмы и разговорные слова его не разрушают. Совсем непоэтичны, например, образы смерти в стихотворении, прославляющем ее. Тут и опытный бандит с гирькой, и «тифозный чад», и арест в присутствии «бледного от страха управдома» («советизм», не рассчитанный на использование в лирике).
Ho общая тема такова, что снизить ее невозможно ничем.