Сюжет романа Хаксли «Обезьяна и сущность»
Несколько особняком в ряду других антиутопий XX века стоит антиутопический роман Хаксли «Обезьяна и сущность», написанный в 1948 г., много лет спустя после духовного кризиса, пережитого Хаксли в середине 30-х годов и существенно изменившего его взгляд на мир. Хаксли, родственник сподвижника Дарвина Томаса Гексли, сам интересовался проблемами эволюции и неоднократно обращался к ним в своих произведениях, а порой даже в явно декларативных целях моделировал варианты «обратной эволюции». Выше уже говорилось о романе Хаксли «После многих
Что касается романа «Обезьяна и сущность», то здесь уже «обратная эволюция» становится уделом всего человечества — и это теперь в антиутопическом мире Хаксли есть закономерный итог всего предшествующего развития человеческой цивилизации. В основу названия романа легли слова героини комедии Шекспира «Мера за меру» Изабеллы:
Но гордый человек, что облечен Минутным кратковременным величьем И так
В художественном мире романа происходит «смыкание» двух временных пластов: в повествование о событиях, происходящих в Америке в середине 40-х годов, «вставляется» случайно обнаруженный героем-рассказчиком сценарий фантастического фильма, погружающего нас в американскую действительность начала третьего тысячелетия. Роман является продолжением антиутопической линии, идущей от романа «О дивный новый мир», но в то же время можно говорить уже и о ряде очень существенных различий между антиутопическим «дивным новым миром» и антиутопическим миром «Обезьяны и сущности». Если «дивный новый мир» подавляет все живое лишь потому, что не ведает компромисса между моделью «земного рая» и подавляемой реальностью, то в художественном мире «Обезьяны и сущности» даже всякое движение в сторону научного освоения бытия, в сторону дальнейшего развития цивилизации европейского типа, в сторону дальнейшей эволюции удовлетворения материальных потребностей человека даже и без претензий на построение «рая на земле» предстает как нечто настолько враждебное человеческому роду, что в глазах мудрого Архинаместника весь прогресс является ничем иным, как делом рук извечного врага человека — Дьявола, которому в романе дано имя Велиал.
Уже ученые правители «дивного нового мира», отсекая все, что не «вписывается» в предзаданную ими модель, культивируют в человеке лишь то, что может быть познано и запрограммировано, то есть главным образом инстинкты и потребности животного происхождения плюс какие-то зачатки логического мышления, умение выполнять некоторые трудовые операции и т. д. Даже наука в рамках «идеального общества», по словам одного из Верховных Контролеров, должна была находиться «на цепи и в наморднике».
В художественном мире «Обезьяны и сущности» науку сажают на цепь и надевают намордник. Мы видим Фарадея, который «на легкой стальной цепочке, прикрепленной к собачьему ошейнику» на четвереньках следует за своей хозяйкой-бабуинкой». Видим мы и множество Луи Пастеров на цепочках, занятых созданием бактериологического супероружия. Сталкиваемся мы и сразу с несколькими Альбертами Эйнштейнами, принадлежащими разным армиям и содержащимся исключительно на привязи.
В решающий момент Эйнштейны попытались было сопротивляться, но «обезьяны в сапогах, отвечающие за запас гениев в каждой армии», перебивая друг друга криками «Грязный коммунист!», «Вонючий буржуа!» и т. д., подтаскивают «избитых, исполосованных плетьми, полузадушенных Эйнштейнов» к приборным панелям и заставляют нажать роковые кнопки.
Вскоре в кадр попадают бесшумные ползущие клубы ядовитого газа, уничтожающие все на своем пути — в том числе и самих Эйнштейнов: «Сдавленные крики возвещают о том, что наука двадцатого века наложила на себя руки». Эти сцены глубоко символичны — в них отразился взгляд Хаксли на современную ему науку как на институт, изначально являющийся не силой, поднимающей человека над животным уровнем, но лишь инструментом, позволяющим человеку более эффективно и изощренно реализовывать свою обезьянью природу. Не случайно в художественном мире романа назойливым рефреном звучит стихотворная реплика Рассказчика:
Но это ж ясно, Это знает каждый школьник, Цель обезьяной выбрана, Лишь средства — человеком. Кормилец Рарю и бабуинский содержанец, Несется к нам на все готовый разум. Он здесь, воняя философией, тиранам славословит, Здесь Пруссии клеврет, с общедоступной «Историей» Гегеля под мышкой, Здесь, с медициной вместе, готов ввести гормоны половые от Обезьяньего Царя, Он здесь, с риторикою вместе: слагает вирши он, она их следом пишет, Здесь, с математикою вместе, готов направить все свои ракеты На дом сиротский, что за океаном; Он здесь — уже нацелился, и фимиам курит благочестиво, И ждет, что Богородица скомандует: «Огонь!»
И в конце концов сценарий погружает нас в Америку 2108 года, в Америку, давно пережившую ядерную войну (как, впрочем, и все остальные страны, кроме Новой Зеландии и Экваториальной Африки) — и медленно вырождающуюся. Теперь человечество медленно, от поколения к поколению, через ряд мутаций, теряет тот совокупный разум, который и позволил в свое время человеку выделиться из животного царства и вообразить себя венцом творения. Единственное, что осознали обитатели этого антиутопического мира, — это изначальную обусловленность всего довоенного прогресса, начиная с открытия Америки и победы над голодом — искушением Дьявола, то есть Велиала: уж слишком последовательно человечество, начиная с этого времени, шло только по направлению к пропасти.
Что же касается самой идеи прогресса, то, по словам Архинаместника, «слишком уж много в ней дьявольской язвительности. Без посторонней помощи тут не обошлось», ибо «Прогресс — это измышление о том, будто можно выиграть в одной области, не заплатив за это в другой, будто только ты постигаешь смысл истории, будто только ты знаешь, что случится через пятьдесят лет, будто ты можешь — вопреки опыту — предвидеть все последствия того, что делаешь сейчас, будто впереди — утопия и раз идеальная цель оправдывает самые гнусные средства, то твое право и долг — грабить, обманывать, мучить, порабощать и убивать всех, кто, по твоему мнению (которое, само собой разумеется, непогрешимо), мешает продвижению к земному раю».
И, осознав это, оставшаяся пока на земле часть человечества стала поклоняться Велиалу, волю которого человечество осуществляло едва ли не изначально и от которого теперь всецело зависит, с какой скоростью пойдет окончательное вырождение человечества. Таков теперь, по Хаксли, единственный возможный исход цивилизации, не ориентированный на самосовершенствование человека изнутри.
XX век — это век, начавшийся мировой войной и кризисом ранее незыблемых ценностей, продолжившийся возникновением радужных утопических надежд и многочисленными
Попытками слить мечту с реальностью, заканчивающийся кризисом утопического сознания. И рассмотренные здесь утопии и антиутопии могут быть своего рода путеводителем по одному из интереснейших направлений развития общественной мысли.