О роли Кутузова в войне 1812 года
Толстым Найдено образное сравнение: русское войско, («как стрелок, выждавший минуту, нанесло смертельный удар врагу; но, выпустив заряд и не зная еще, поражен ли враг, и продолжая видеть его неудержимое стремление, русское войско должно было отступать, как стрелок должен отбежать, ожидая действия нанесенного удара». Удар был «смертелен» потому, утверждает Толстой, что была перебита «главная артерия успеха войны», т. е. «нравственное сознание превосходства». Однако «под влиянием силы испита, разъяренный бык, не чувствуя еще
По этому варианту «охотник» не знает еще, «поражен ли враг».
В следующем: «охотник знает, что он нанес смертельный удар врагу, он знает,, что он победил его; но разъяренный зверь, хотя и смертельно пораженный, в своем разбеге еще раздавит обессилевшего охотника, и инстинкт охотника велит ему отбежать назад, ожидая действия своего удара». Так первоначально определил Толстой соотношение сил русских и французов. Образ стрелка и смертельно раненого зверя, так точно передающий мысль Толстого, еще не раз
В том же вступлении Толстой говорит о роли Кутузова в последующем этапе войны. Он доказывает, что «великая» заслуга Кутузова «и едва ли был в России другой человек, имевший эту заслугу,- состояла в том, что он своим старческим созерцательным умом умел видеть необходимость покорности неизбежному ходу дел, умел и любил прислушиваться к отголоску этого общего события и жертвовать своими личными чувствами для общего дела». В этом Толстой признавал главную силу Кутузова как полководца. [Не пассивность характеризует толстовского Кутузова, а его глубокое умение понимать общий ход дел.) Именно поэтому на совете в Филях Кутузов дал приказ отступать без боя. Толстой уверен, что это было то, что должно было быты
Военный совет в Филях закончился короткой сценой: Кутузов долго думал о «страшном вопросе» оставления Москвы. Но он уверен, что свершившееся неизбежно, и уверен в том, что враг будет побежден. «Ударяя пухлым кулаком по столу», он кричит: «Будут же они лошадиное мясо жрать, как турки». Почти без изменений эта сцена, намеченная еще в ранней редакции романа, дошла до печати.
По первоначальной композиции совет в Филях сменялся рассказом о жизни «вымышленных» героев: о Пьере после Бородина и, Элен, жившей в ту нору в Петербурге. Вскоре композиция меняется. Создав картины Москвы после Бородинского сражения, сцены мл улицах опустевшего города, Толстой подробно рассказал о жалком в своей роли Растопчине, который отдал на растерзание толпы ни в чем не повинного купеческого сына Верещагина, а вслед за тем выехал из своего дома, преследуемый толпой сумасшедших, которые кричали ему что-то «о смерти, убийстве и воскресении». Толстой вновь столкнул Кутузова с Растопчиным у Яузского моста.
Это была заключительная сцена в романе перед занятием Москвы французами.
В первом варианте этой сцены отражено нравственное превосходство нахмуренного, унылого Кутузова над «гордым» Растопчиным «в генеральском мундире и в шляпе с плюмажем». «Кутузов взглянул на него и в лице этого беспокойного человека прочел сознание совершенного преступления; он с отвращением еще раз взглянул на него, как бы отыскивая еще признаки и отвернулся молча». В окончательном тексте нет такой точной формулировки «сознания совершенного преступления». По новому варианту, Кутузов испытующим взглядом смотрел на Ра» топ чина и «старательно усиливался прочесть что-то особенное, написанное в эту минуту».
Авторская мысль улавливается между строк. В первом наброске показано, как в этот миг Растопчин невольно подчиняется Кутузову, который «спокойно и строго» приказал «распорядиться очищением дороги дли войск». И «гордый» Растопчин «беспомощно» выполнил его приказание.
В этом пафос всей сцены в первом варианте; им пронизана и законченная редакция.
Следующая часть — действия русских войск после выхода из Москвы. Открывает ее полемика Толстого с историками о фланговом марше как единственной причине бегства французов и анализ положения обеих армий после занятия Москвы французами.
Вывод Толстого: полчища Наполеона были погублены и Россия была спасена не вследствие флангового марша, а потому, что «совершилось то, что должно совершиться». В той же рукописи Толстой разъяснил, какой смысл х»н вкладывал в это понятие. «Причина всякого события одна, и эта причина всех причин недоступна нам, но есть законы отчасти известные, отчасти неизвестные нам, по которым совершается историческое событие, и признание этих законов исключает признание одной какой-либо причины».
Важны были не планы, составленные в Петербурге, не преобразования в штабе армии, а качественные изменения в армиях, происшедшие вследствие естественных причин. «В Тарутино каждый день подвозили провиант и подходили войска. У Наполеона же с каждым днем убывали войска и уменьшался провиант. И соответственно увеличению и уменьшению поднимался дух одной и падал дух другой армии, т. е. люди армии смутно сознавали то, что по неизвестным им, но существующим законам войны перевес должен быть отныне на стороне русских».
Таков был первый вариант начала новой части. В дальнейшем проходила обычная шлифовка текста. «Стон раненного зверя, французской армии, обличивший ее погибель», (так, пользуясь ранее найденным сравнением, Толстой определил переданную через Лористона просьбу Наполеона о мире) подтвердил изменившееся соотношение сил обоих войск — «духа и численности». Уверенность Кутузова в своей правоте сказалась в его ответе Лористону: «Я был бы проклят потомством, если бы на меня смотрели как на первого зачинщика какой бы то ни было сделки. Такова воля народа».
В рукописи Толстой давал свою оценку этого документа Кутузов «отвечал простыми, определявшими все положение, словами, истина которых стоит выше всяких соображений, и словами, которые до тех пор, пока будет Россия, с радостным и гордым чувством прочтет всякий русский». Авторское пояснение отпало, ответ Кутузова говорит сам за себя.