Анализ стихотворения “Молитва” Лермонтова М. Ю
По преданию, Лермонтов сочинил стихотворение в камере, когда в феврале 1837 года сидел под арестом за распространение стихов на смерть Пушкина. Михаил Юрьевич велел камердинеру, приносившему еду, заворачивать хлеб в серую бумагу, – и на ней, с помощью вина, печной сажи и спички, записывал стихи: “Когда волнуется желтеющая нива…”, “Узник”, “Молитва”…
Мы с вами уже разбирали текст гневной оды “Смерть Поэта”, сравнивали ее стилистику с пушкинской. И пришли к выводу, что Лермонтов сознательно разрывает с художественными
Я, Матерь Божия, ныне с молитвоюПред Твоим образом, ярким сиянием,
He о спасении, не перед битвою,
He с благодарностью иль покаянием,
He за свою молю душу пустынную,
За душу странника в свете безродного;
Ho я вручить хочу деву невиннуюТеплой заступнице мира холодного.
Молитва лирического героя тепла, искренна, глубока. И тем не менее обратим внимание на то, как – не на уровне эмоций, а на уровне слов – разворачивается его
He… He… Ho”.
Что же отрицается?
Отрицаются традиционные “темы” православных молитв: о спасении, перед битвой, благодарственной, покаянной. Лишь в самом конце долгого перечисления поэт возвращается к утверждению: “…вручить хочу деву невинную / Теплой заступнице мира холодного”. И как раз эта длительность, эта напряженность придают особую энергию финальному двустишию процитированных двух строф, резко выделяют его на общем фоне. Именно в нем сфокусирована главная тема стихотворения: противостояние небесного “тепла” и земного “холода”.
Тема эта в лермонтовской лирике – сквозная; она повторяется, варьируется на разные лады. Вот еще один пример:
По небу полуночи ангел летелИ тихую песню он пел;
И месяц, и звезды, и тучи толпойВнимали той песне святой…
Он душу младую в объятиях несДля мира печали и слез;
И звук его песни в душе молодой
Остался – без слез, но живой.
И долго на свете томилась она,
Желанием чудным полна;
И звуков небес заменить не моглиЕй скучные песни земли.
(“Ангел”, 1831)
Всякий раз логический и эмоциональный смыслы высказывания неумолимо расходятся; по видимости, поэт говорит о небесной тишине, молитвенном покое, на самом деле – о скрытом страдании в “мире печали и слез”. И в результате этого расхождения незаметно меняется сам строй поэтической речи. Поколение Вяземского стремилось преодолеть привычку к риторическим фигурам, метафорическим украшениям.
Пушкинское поколение все делало для того, чтобы читатель почувствовал скрытую красоту нагой и точной образности предметного языка. А Лермонтов ищет и находит совсем иные возможности для художественного самовыражения.
Перечитайте еще раз процитированные строки “Молитвы”. Поэт выбирает для своего лирического высказывания особый протяженный ритм. Его стихотворение написано трехсложным размером, дактилем, в котором ритмическое ударение падает на первый слог стопы. При этом слова он выбирает или короткие, на которые падают дополнительные, не предусмотренные размером ударения, – или ставит в начало строки слово, в котором ударение, вопреки метру, падает на последний слог стопы:
Окружи счастием душу достойную,
Дай ей сопутников, полных внимания, Молодость светлую, старость покойную,
Сердцу незлобному мир упования.
В результате слова как бы “оплывают”, границы между ними становятся чуть более зыбкими. А значит, и смысл каждого отдельного слова тоже “оплывает”, тоже становится чуть более зыбким. Этот эффект усилен с помощью “неправильного” порядка слов, их перестановки – инверсии: так, глагол “молю” в третьей строке словно бы “проглатывается” – и возникает лишь в пятой строке: “He за свою молю душу пустынную…”
Более того, в последней строфе “Молитвы” синтаксис (совершенно сознательно) запутывается настолько, что невозможно с уверенностью сказать: к кому относится эпитет “прекрасную”: к душе девушки? к ангелу? или к ним обоим одновременно?
Срок ли приблизится часу прощальному,
В утро ли шумное, в ночь ли безгласную,
Ты восприять пошли к ложу печальномуЛучшего ангела душу прекрасную.
Вспомните, когда мы обсуждали пушкинскую лирику периода южной ссылки, то коротко остановились на стихотворении “Редеет облаков летучая гряда…”, в котором не до конца ясно, к кому отнесено местоимение “своим” (“И именем своим подругам называла…”). Тогда мы пришли к выводу, что ранний Пушкин, будучи романтиком, не заинтересован в чрезмерной “прозрачности” смысла, он ценит туманность, расплывчатость, недосказанность. И вот спустя годы романтик нового поколения Михаил Лермонтов встает на тот же путь; при этом он открывает законы “противостояния” поэтической речи обыденному языку, которые восторжествуют в русской лирике XX века.
(1 votes, average: 5.00 out of 5)
Loading...