Высший свет в изображении Л. Н. Толстого
В романе » Война и мир » Толстой » со строгостью судьи и гражданина» вершит нравственный суд над высшим светом и бюрократической верхушкой самодержавной России. Ценность человека, по мнению Толстого, определяется тремя понятиями: простота, доброта и правда. Нравственность, как считает писатель, — это умение почувствовать свое «я» как часть общечеловеческого «мы».
И любимые герои Толстого просты и естественны, добры и сердечны, честны перед людьми и своею совестью.
Иные отношения Толстого к высшему свету; «завистливому
душному для сердца вольного и пламенных страстей»( Лермонтов ).
С первых страниц романа мы, читатели, попадаем в
петербургские гостиные большого света и знакомимся со
«сливками» этого общества: вельможами, сановниками,
дипломатами, фрейлинами. Толстой срывает покровы внешнего
блеска, утонченных манер с этих людей, и перед читателем
предстает их духовное убожество, нравственная низость. В их
поведении, в их взаимоотношениях нет ни простоты, ни добра, ни
правды. Все неестественно, лицемерно в салоне А. П. Шерер. Все
живое, будь то мысль и чувство, искренний порыв или
естественность и открытость в поведении Пьера так напугали
Шерер. Здесь привыкли к «приличьем стянутым маскам», к
маскараду.
Князь Василий говорит лениво, как актер слова старой пьесы,
сама хозяйка держится с искусственным энтузиазмом. Пьер
почувствовал себя мальчиком в игрушечной лавке.
Толстой сравнивает вечерний прием у Шерер с прядильной
мастерской, в которой «веретена с разных сторон равномерно и
не умолкая шумели». Но в этих мастерских решаются важные
дела, плетутся государственные интриги, решаются личные
проблемы, намечаются корыстные планы: подыскиваются места для
неустроенных сынков, вроде идиота Ипполита Курагина,
намечаются выгодные партии для женитьбы или замужества.
В этом свете, как рисует Толстой, «кипит вечная
бесчеловечная вражда, борьба за блага бренные». Вспомним
искаженные лица «скорбной» Друбецкой и «благостного» князя
Василия, когда они вдвоем вцепились в портфель с завещанием у
постели умирающего графа Безухова.
А охота на Пьера, ставшего богачом?! Ведь это целая
«военная операция» , тщательно продуманная Шерер и князем
Василием. Так и не дождавшись объяснения Пьера с Элен,
сватовства, князь Василий врывается в комнату с иконой в
руках и благословляет молодых — мышеловка захлопнулась.
Начинается осада Марии Болконской, богатой невесты для
шалопая Анатолия, и только случай помешал успешно завершить
эту операцию.
О какой любви может идти речь, когда браки совершаются по
откровенному расчету?
С иронией, даже с сарказмом рисует Толстой «объяснение в
любви» Бориса Друбецкого и Жюли Курагиной. Жюли знает, что
этот блестящий, но нищий красавец, не любит ее, но требует
за свое богатство объяснения в любви по всей форме. А Борис,
произнося нужные слова, думает, что всегда можно устроить
так, что он жену будет видеть редко.
Все приемы хороши, чтобы добиться «славы, денег и чинов».
Можно вступить в масонскую ложу, делая вид, что тебе близки
идеи любви, равенства, братства. А на самом деле такие, как
Борис Друбецкой, вступали в это общество с одной целью —
завести выгодные знакомства. А Пьер, искренний и доверчивый
человек, вскоре увидел, что этих людей интересовали не
вопросы истины, блага человечества, а мундиры и кресты,
которых они добивались в жизни.
Ложь и фальшь в отношениях между людьми особенно
ненавистны Толстому. С какой иронией он рассказывает о князе
Василие, когда тот просто обворовывает Пьера, присвоив
доходы с его имений и оставив у себя несколько тысяч оброка с
рязанского имения. И все это под маской добра и заботы о
юноше, которого он не может бросить на произвол судьбы.
Лжива и развратна и Элен Курагина, ставшая графиней
Безуховой. Однажды открыто изменяет мужу, цинично заявляет
Пьеру, что не желает иметь от него детей. Даже красота и
молодость у людей высшего света принимают отталкивающий
характер, ибо эта красота не согрета душой.
Лгут, играя в патриотизм Жюли Карагина, ставшая наконец —
то Друбецокй, и ей подобные. Их патриотизм проявился в отказе
от французской кухни, французского театра и неустановления
штрафа(?).
Вспомним, с каким энтузиазмом двуличный князь Василий
восхищается, говоря с гордостью пророка: «Что я говорил про
Кутузова? Я говорил всегда, что он один способен победить
Наполеона.»
А когда до придворных дошло известие об оставлении Москвы
французам, то князь Василий непререкаемо говорил, что нельзя
было ожидать ничего другого от слепого развратного старика.»
Толстому особенно ненавистна императорская «игра в войну»,
для Александра I действительное поле сражения и парад на
Царицынском Лугу — это одно и то же.(вспомним его спор с
Кутузовым перед Аустерлицким сражением)
В военной среде, которую Толстой знал хорошо, процветает
карьеризм, служба «лицам, а не делу», боязнь личной
ответственности за принятое решение. Вот почему так
невзлюбили многие офицеры честного и принципиального Андрея
Болконского.
Даже накануне Бородинского сражения офицеры штаба были
обеспокоены не столько его будущим результатом, сколько
заботами о своих будущих наградах. Они внимательно следили за
флюгером царской милости.
С суровой беспощадностью Толстой «срывал все и всяческие
маски» с представителей высшего света, обличая антинародную
сущность их идеологии — идеологии людского разъединения,
эгоизма, тщеславия и презрения к людям.