Сочинение на тему стихотворения Блока “Возмездие”

Зависимость “Возмездия” А. Блока от “Евгения Онегина” вне всяких сомнений. Однако мы здесь попробуем увидеть эту зависимость преломившейся в творчестве Я. Полонского, поскольку связь Блока и Полонского просто лежит на поверхности, хотя до сих пор и недостаточно исследована, особенно в лироэпике. Мы сопоставим “Свежее преданье” с “Возмездием” по некоторым чертам творческой истории, по характеру фабулы, типу главного героя, общему литературному фону и пр.

Все это должно опираться на структурные черты “Онегина”,

вполне сходные или видоизмененные, в силу чего жанр “Возмездия” также принимается за роман в стихах.

Блок, несомненно, читал “Свежее преданье”, Хотя прямых свидетельств этого пока установить не удалось. Во всяком случае, в записях Блока упоминаются тома 1 – 3 из пятитомника Полонского, а как раз в третьем томе и находится “Свежее преданье”. Возможно, Блоку была знакома и журнальная, более полная, версия романа.

Как “Возмездие”, так и “Свежее преданье” создавались в периоды резких социальных сдвигов, что в несколько ином смысле можно сказать и об “Онегине”. Время быстро

убегало вперед, и оба романа отставали. Как мы уже заметили, Полонский оборвал стихотворное повествование, досказав фабулу сжатой прозой. Нечто подобное пришлось сделать и Блоку.

Начав “Возмездие” в 1910 г., он в 1919-м пишет большое предисловие к поэме, в котором, “не чувствуя ни нужды, ни охоты заканчивать поэму, полную революционных предчувствий, в года, когда революция уже произошла” (13)*, кратко пересказывает фабулу трех ее глав и эпилога, останавливаясь преимущественно на философской концепции произведения. Таким образом, сходный способ окончания двух стихотворных повествований свидетельствует, во-первых, что они оба запоздали в соревновании с “громадно-несущейся жизнью” и что они, во-вторых, претендовали на контакт с незавершенной современностью, в связи с чем можно говорить о жанровой интенции романа в стихах.

“Свежее преданье” и “Возмездие” могут быть сближены тематически. Возникая на семейно-бытовой, мемуарной основе, они затем развертываются в художественном плане, вбирают в себя ряд социально-исторических идей и явлений. “Возмездие”, однако, объемнее, “каждая глава, – пишет Блок в “Предисловии”, – обрамлена описанием событий мирового значения; они составляют ее фон” (с. 298). Захват “Свежего преданья” несравнимо уже, о чем писал еще Аполлон Григорьев.

При всем том оба произведения объединяются способом построения фабулы, слабо развитой, фрагментарной, а то и вовсе оборванной. То же и в “Онегине”.

Тип главного героя романа в стихах в своей основе также остается неизменным у Пушкина, Полонского и Блока. Это онегинско-чаадаевский тип, социально не прикрепленная, “центробежная фигура”. В обоих произведениях чрезвычайно важна тема исторического возмездия (у Блока, разумеется, она гораздо ярче), но у Полонского истоки возмездия лежат в духовно-нравственном воспитании, а у Блока оно идет через “коротенький обрывок рода” темным органическим путем.

В связи с этим укажем еще на одно отличие “Свежего преданья” от “Возмездия”. Действие романа “Возмездие” уходит от современности на сорок, примерно, лет назад и лишь оттуда возвращается к настоящему. “Восьмидесятые годы, – писал О. Мандельштам, – колыбель Блока, и недаром в конце пути, уже зрелым поэтом в поэме “Возмездие” он вернулся к своим жизненным истокам – к восьмидесятым годам” (14)*. Полонский также возвращается, но не слишком далеко, к сороковым годам XIX в., к своим духовным истокам, и, вернувшись, оставляет там действие самого романа.

Для жанра романа в стихах такие ретроспективы, скорее всего, не слишком благоприятны: жанр живет контактом с незавершенной современностью.

Временной диапазон “Возмездия” более характерен для поэмы, но сам Блок, несомненно, ощущал в ней романное начало, так как говорил о “Возмездии” как о “моих “Rougon – Macquar’ах” в малом масштабе”.

Герой “Возмездия” – “отец”, художественно и философски одаренный профессор права, подобно Камкову, “списан с натуры” – это Александр Львович Блок. Но в данном случае гораздо важнее их общая литературная родословная: они прямые потомки Онегина. В то же время от Онегина они расходятся в разные стороны: Камков, при всем его духовном и нравственном максимализме, пассивен и покорен судьбе, “отец” же не случайно “похож на Байрона”, он еще и демон, и хищник, но его порывы тонут в собственном эгоцентризме.

Оба по-разному несчастны в любви: Камков не получил желаемого ответа на свое чувство, “отец” не мог удержать своего счастья. Все это, безусловно, онегинские варианты. Пушкинский герой может лишь утешаться знанием о взаимном чувстве Татьяны, между ним и нею непроходимая стена долга и самоотречения. Гибель героев Полонского и Блока совершенно однотипна, только Камков погибает с меньшей остротой и неприкаянностью.

Непреодолимая тяга оборвать корни губит обоих, и это вполне может быть выражено формулой Блока из черновиков третьей главы “Возмездия”: “…человек, опускающий руки и опускающийся, прав. Нечего спорить против этого. Все так ужасно, что личная гибель, зарывание своей души в землю – есть право каждого”.

Мы уже говорили о грибоедовском фоне для “Онегина” и “Свежего преданья”. С еще большим правом это можно сказать о “Возмездии”. Интерес Блока к Грибоедову не нуждается в пояснениях.

В “Возмездии” множество реминисценций из “Горя от ума”. Например: “А в глубине души все та ж Княгиня Марья Алексеевна”, “Шалят; Они не моего романа”, “Тот странен и с людьми несхож”. Стихи из первой главы “То ум холодный, ум жестокий Вступил в нежданные права” проясняются как “грибоедовские” в третьей: “И в снах холодных и жестоких Он видит “Горе от ума””. Последние стихи перерастают в так называемой второй редакции “Возмездия” в своеобразную поэтическую интерпретацию комедии, позже отброшенную:

Кто 6 ни был ты, – среди обедов, Или, храня служебный пыл, Ты, может быть, совсем забыл, Что был чиновник Грибоедов, Что службы долг не помешал Ему увидеть в сне тревожном Бред Чацкого о невозможном И Фамусова шумный бал…

Так “Горе от ума” своей “неразгаданностью” и “трагическими прозрениями” (Блок) осложняет образ “отца”, смешиваясь с холодностью лермонтовско-врубельского демона. Так грибоедовская комедия дает боковое освещение целой ветви романа в стихах от Пушкина к Полонскому и Блоку. Интересно заметить, что заглавия у Полонского и Блока ориентированы на произведения близких по времени предшественников: “Горе от ума” и “Строитель Сольнес” Ибсена. Как в “Онегине”, как в “Свежем преданье”, так и в “Возмездии” наблюдается размытость границы между поэзией и реальностью.

Блок упоминает множество исторических и реальных лиц: Софья Перовская, неназванный Степняк-Кравчинский (“гость новый”), дед поэта Бекетов, Щедрин, Достоевский, Победоносцев и многие другие. На мгновение в “Возмездии” появляется и автор “Свежего преданья”. В памяти Блока, видимо, сохранился чей-то рассказ о поэтических чтениях последней четверти XIX в., так как в статье “Вечера искусств” (1908) тот же штрих воспроизведен в прозе: Полонский читает стихи “с торжественно протянутой и романтически дрожащей рукой в грязной белой перчатке” (15)*.

Любопытна сама трансформация образа из прозаического в стихотворный с отсечением снижающих деталей, сгущением и стилистическим возвышением.

Появление Полонского в “Возмездии” интересно еще с одной стороны. Само звучание фамилии и в особенности жест его “простертой длани” неожиданно смыкаются с польской темой “Возмездия”, так как ассоциативно притягивают из “Предисловия” “Костюшку с протянутой к небесам десницей” . Если прибавить сюда стих Пролога “Угль превращается в алмаз”, являющийся реминисценцией из Циприана Норвида “А вдруг из пепла нам блеснет алмаз” (наблюдение 3.Г. Минц), и еще некоторые стихи, то можно обнаружить лейтмотив мазурки, ведущей тему Возмездия.

Мазурка, кстати говоря, хоть и не столь значимо, но звучит и в “Онегине”, и в “Свежем преданье”.