Сатира как творческий принцип “сказок” М. Е. Салтыкова-Щедрина

“Сказки” Салтыкова-Щедрина за небольшим исключением созданы в последние годы жизни писателя (1883-1886) и предстают перед нами неким итогом его пути в литературе. И по богатству художественных приемов, и по идейной значимости, и по разнообразию воссозданных социальных типов эта книга в полной мере может считаться художественным синтезом всего творчества писателя.

Адресовав “Сказки” “для детей изрядного возраста”, Щедрин сразу же вводит читателя в особую атмосферу своей книги. На этих страницах к “детям изрядного возраста”,

то есть ко взрослым, сохранившим наивные иллюзии прекраснодушного юношества, обращаются сурово. Им не сочувствуют – их умно и зло высмеивают; розовые очки, охраняющие их нежные глаза от суровой действительности, безжалостно разбивают.

Сатира Щедрина – особое явление в русской литературе. Смех органически присущ нашей культуре. И если Пушкин мог с полным правом сказать: “От ямщика до первого поэта мы все поем уныло”, то с не меньшим основанием можно говорить о смехе: так же как и грусть, он свойствен всем – “от ямщика до первого поэта”.

Перу Пушкина принадлежат добрые шутки и резкие

эпиграммы; то веселостью, то мрачной иронией блещет желчный Лермонтов; неразрывно слиты смех и слезы в творчестве великого печальника и сатирика Гоголя; порой смешные – хоть и не всегда симпатичные – персонажи сходят со страниц Островского… И русский фольклор насыщен смехом: от шуток-прибауток до целостной системы смехового мира, глубочайший анализ которого дан Д. С. Лихачевым в книге “Смеховая культура Древней Руси”.

Литераторы девятнадцатого века, принадлежавшие к лагерю революционеров-демократов, культивировали в своем творчестве особую смеховую культуру: они отдавали приоритет сатире, призывали высмеивать и бичевать пороки общества, “язвы современной жизни”. Творчество Салтыкова-Щедрина можно с полным правом назвать высшим достижением социальной сатиры 1860-1880-х годов, квинтэссенцией сатирического направления натуральной школы.

Ближайшим предшественником Щедрина не без оснований принято считать Гоголя, создавшего сатирико-философскую картину современного мира. Однако и от этого ближайшего своего предшественника Щедрин весьма и весьма далек, ибо он ставил перед собой, принципиально иную творческую задачу: выследить, разоблачить и подвергнуть уничижению объект сатиры. Так, например, В. Г. Белинский, рассуждая о творчестве Гоголя, определял его юмор как “…спокойный в своем негодовании, добродушный в своем лукавстве”, сравнивая с иным – “грозным и открытым, желчным, ядовитым, беспощадным”. Эта вторая характеристика глубоко раскрывает сущность сатиры Щедрина.

Замечательным подтверждением выглядит такая запись И. С. Тургенева: “Я видел, как слушатели корчились от смеха при чтении некоторых очерков Салтыкова. Было что-то страшное в этом смехе. Публика, смеясь, в то же время чувствовала, как бич хлещет ее самое”.

Таким образом, для Гоголя смех был путем к нравственному исправлению людей, к возрождению истинной духовности. Салтыков-Щедрин же видел назначение сатиры в ином: она призвана возбуждать негодование, формировать активных борцов с рабством и деспотизмом. Не к исцелению России стремился Щедрин, но к полному уничтожению существующей социально-государственной системы и построению на ее месте новой.

Форма сказки дала Щедрину возможность открыто высказаться по поводу волнующих его и его соратников проблем. Если обратиться, например, к поэме Некрасова “Кому на Руси жить хорошо”, то можно порассуждать о роли и значении жанров фольклора в авторской литературе и определить, что фольклорные элементы в рамках авторского произведения не утрачивают своей чужеродности, принадлежности к иному искусству. И здесь, обращаясь к фольклору, Салтыков-Щедрин стремится сохранить его жанровые и художественные особенности, с их помощью привлечь внимание читателя к основной проблеме своего произведения. “Сказки” Салтыкова-Щедрина по жанровой природе представляют собой некий сплав двух различных жанров фольклорной и авторской литературы – сказки и басни.

Свободная форма изложения, волшебные превращения, место и время действия, определяемые как “в некотором царстве” и “некогда”, – все это заимствовано писателем у жанра сказки.

Однако герои Щедрина вовсе не сказочные – это аллегории, сатирические маски басен, где волк, заяц, медведь, орел, ворона и другие звери, птицы и рыбы явно принадлежат отнюдь не к животному миру. Следуя традициям Крылова, Щедрин надевает на своих персонажей те или иные маски не произвольно, но стремится “воздать каждому по заслугам”: в его сказках в каждой личине сконцентрированы характерные черты, точно определяющие в своем единстве распространенный социальный или человеческий тип.

Вспомним, например, сказку “Самоотверженный заяц”. Там “играют” все привычные “сказочные” и “бытовые” черты персонажей. Волк и заяц не только символизируют охотника и жертву: волк кровожаден, силен, деспотичен, зол; заяц – труслив, малодушен, слаб. Но эти образы наполнены злободневным социальным содержанием.

Волк наслаждается положением властителя, деспота: “За то, что с первого моего слова не остановился, вот тебе мое решение: приговариваю я тебя к лишению живота посредством растерзания. А так как теперь и я сыт, и волчиха моя сыта, и запасу у нас еще дней на пять хватит, то сиди ты вот под этим кустом и жди очереди. А может быть… ха-ха… я тебя и помилую”.

По сути, этот волк не просто пользуется правом сильного: в его образе воплощены черты представителей власти всех уровней – от жандармского “хватать и не пущать!” до судейского, губернаторского и прочего манипулирования законом. Вся волчья семья живет по “волчьим” законам: и волчата играют жертвой, и волчица, готовая зайца сожрать, его по-своему жалеет… (Как тут не вспомнить грибоедовское: “По-христиански, так, он жалости достоин”!) Однако у Щедрина вовсе не вызывает сочувствия заяц – ведь он тоже живет по волчьим законам, безропотно отправляется волку в пасть! Щедринский заяц не просто труслив и беспомощен, он малодушен, он заранее отказывается от сопротивления, облегчая волку решение “продовольственной проблемы”.

И здесь авторская ирония переходит в едкий сарказм, в глубокое презрение к психологии раба.

Злое, гневное осмеяние рабской психологии – одна из основных задач сказок Щедрина. Он не только констатирует характерные особенности психологии русского народа (его долготерпение, безответность), не только с тревогой ищет их истоки и пределы, как свойственно было Некрасову. Салтыков-Щедрин безжалостно обличает, едко высмеивает, бичует их, ибо видит именно в этом главную беду времени. Сказки – жанр, доступный народу и любимый им.

И именно сатирическая сказка, считал Щедрин, быстрее и эффективнее всего дойдет до народа.

Маски животных нужны сатирику не только как аллегория. Исследовательница творчества Салтыкова-Щедрина М. Горячкина справедливо отмечает: “Щедрин в сказках не только идет по линии наделения животного чертами представителя того или иного класса, той или иной политической партии, но и по линии низведения человека, олицетворяющего враждебную народу силу, до положения хищного животного”. К этой мысли сам Щедрин старательно подводит читателя: “…будь он хоть орел, хоть архиорел, все-таки он – птица. До такой степени птица, что сравнение с ним и для городового может быть лестно только по недоразумению”.

Это отрывок из сказки “Орел-меценат”, в которой особенно отчетливо звучит еще одна важная для Салтыкова-Щедрина мысль. Обратите внимание: автор делает все для де романтизации, де поэтизации привычных образов: “Поэты много об орлах в стихах пишут, и всегда с похвалой. И стать у орла красоты неописанной, и взгляд быстрый, и полет величественный. Он не летает, как прочие птицы, а парит либо ширяет; сверх того: глядит на солнце и спорит с громами…

И теперь я думаю об орлах так: “Орлы суть орлы, только и всего. Они хищны, плотоядны… А живут орлы всегда в отчуждении, в неприступных местах, хлебосольством не занимаются, но разбойничают, а в свободное от разбоя время дремлют””.

Для чего потребовалось сатирику это развенчание привычно романтических образов? Он считает пагубным само восхищение хищником, пусть даже хищной птицей. Разумеется, поэты в образе орла возвеличивали не пожирателя мышей; они создали символ гордого одиночества, мощи, тяги к свободе и так далее. Но при всем том орел не переставал быть плотоядным и все также, говоря словами Пушкина, “кровавую пищу клевал”.

Вот поэтому-то и возмущает Щедрина любование хищником. Ореолом романтических черт овеян убийца – и автор разрушает этот ореол. Бог с ними, с птицами, – они “имеют свое оправдание, что сама природа устроила их исключительно анти вегетарианцами”. Но, романтизируя орла, люди одновременно романтизируют и оправдывают власти/елей, сильных мира сего.

И Салтыков-Щедрин саркастически высмеивает это “вредное заблуждение”, не позволяя видеть в поработителе героя, “право имеющего”. И нельзя не видеть, что это – его решение “наполеоновской темы”, что щедринские волк и заяц, орел и мышь, карась и щука иллюстрируют все ту же глобальную, центральную для русской литературы тему, которой Достоевский посвятил “Преступление и наказание”: “Тварь ли я дрожащая или право имею”.

Показательно, что впоследствии Достоевский практически прибег к “щедринскому” приему, заставив Раскольникова в его теории разделить человечество на “Наполеонов” и “муравейник”, то есть на людей и насекомых. Таким образом, великий сатирик Салтыков-Щедрин передал эстафету великому психологу и философу Достоевскому.

Знаменитые сказки “о животных” – лишь один тип сказок Щедрина. В сказках другого типа выступают исключительно люди (“Дикий помещик”, “Повесть о том, как один мужик двух генералов прокормил”). Их персонажи не прикрыты масками зверей, рыб и птиц, и автор использует иные сатирические приемы: гиперболу, гротеск.

Герои этих сказок, однако, тоже явлены как маски-символы: автор создает собирательные образы социальных типов.

Россия, как известно, во все времена славилась дорогами и дураками, причем последние, как это ни парадоксально, очень часто добиваются больше, чем люди умные и одаренные. И, пожалуй, наиболее страшные дураки-тираны нашего времени – это чиновники.

В произведениях классиков отражена вся история русского чиновничества, причем эта история отличается от других своей однообразностью, так как все чиновники во все времена сохраняли свое главное качество: работали только на себя, делая при этом видимость заботы о народе. В произведениях М. Е. Салтыкова-Щедрина отразилась та же знакомая проблема: чиновники и народ. Как это ни странно, но все до невозможности просто: без чиновников, то есть без “главных”, управляющих государством или городом, народ жить не может, так как без них наступает анархия, при которой, как известно, невозможно добиться ни правды, ни неправды, и в то же время сам народ от этих чиновников и страдает.

Эти же моменты отражены в творчестве писателей, развивавших сатирическую традицию, разработанную М. Е. Салтыковым-Щедриным. Одним из них является драматург Евгений Шварц.

Так, например, в пьесе “Дракон” Евгения Шварца народ предстает перед нами толпой покорных, послушных слуг своего повелителя. Удивительно, какие возникают отношения между родственниками в результате приближения кого-то из них к Дракону. Сын доносит на отца, но и отец неглуп: он видит то, что сын пытается добыть от него информацию, и подыгрывает ему.

Полное смирение, покорность перед неизбежным – вот что отличает людей этого города от всех остальных. Удивительно, как люди привыкают к злу и даже влюбляются в него, но это и по-своему объяснимо: если прогнать или уничтожить одно зло, то на смену ему может прийти другое, еще больше и страшнее прежнего.

И М. Е. Салтыков-Щедрин, и Евгений Шварц показали, что произвол чиновников и рабский трепет человека перед властью – явления вечные и неистребимые.

В целом сатира М. Е. Салтыкова-Щедрина и отличается вневременностью, так как разоблачает не конкретные пороки общества XIX века, а пороки человечества вообще.