Пейзаж и описание природы в повести Фраермана «Васька-гиляк»
Сколько раз я перечитывал повесть «Васька-гиляк» и каждый раз буквально на каждой странице обнаруживал истинную поэзию в прозе, на которую невозможно не отозваться читательской радостью. Вот в первой же главе обнаруживаю описание утра, не утра вообще, а утра над приамурским таежным стойбищем, и любуюсь им.
«Утро было безветренное, морозное. Над проливом и редкими изгибами гиляцкой деревни небо казалось высоким, густым, но дальше, бледнея, падало на сопки и черную тайгу. Низко, над дальним мысом, стояло солнце, а на западе еще видна
Ведь на Волге утреннее небо не такое. И на Украине, и в Прибалтике, и на Кавказе. В данном случае описано именно небо Приамурья, где есть сопки, тайга и светлеющая даль пролива, а над всем этим одновременно висят солнце и луна, будто запорошенная снегом, такая она прозрачно-белая.
Тут привлекает не только точность, а и поэзия, терпкое ощущение холода и бледных переливов света.
Перелистываю страницу и снова останавливаюсь
Но и след лисы, полукругом уходящий в голые кусты, открывает перед нашим взором снежную даль. И эта первая, вроде бы малоприметная фраза в сочетании со второй, необыкновенно четкой, скупыми средствами создает пространственно обширную картину.
Измученный неудачной погоней, выходит на Амур Васька. И его взору открывается такая картина, что невольно жмуришься от неожиданной яркости: «Всходила луна, отражаясь в синих торосах. Снег зеленел, как трава».
В повести несколько раз описывается снежный буран. Бураны, метели, морозы в нашей литературе описывались многократно и очень выразительно, тут масса хрестоматийных образцов. И тем не менее Фраерман описал буран, разгулявшийся в Приамурье так, что его физически чувствуешь.
«Гудящая мгла разрывала снежную землю. Ветер был пронзителен, невыносим. У солдат из носу шла кровь, словно их поднимали на страшную высоту…
Но ветер! Он шел навстречу, упираясь в грудь, зажимая нос, вдавливая глаза внутрь. Чтобы вздохнуть, надо было отвернуться… Звенел снег, ударяясь о пряжки амуниции и дула винтовок.
Мертвели губы, леденели слезы, их приходилось отрывать вместе с ресницами… Ветер вгонял крик обратно в легкие, вызывая тошноту…»
Все это написано просто, без использования изысканных эпитетов, без единой метафоры, обыкновенными словами, а впечатление производит сильнейшее, запоминается надолго.
В повести очень много действующих лиц, она необыкновенно многолика. На каких-нибудь шести авторских листах описаны русские, украинцы, гиляки, китайцы, гольды, японцы, тунгусы… И каждый портрет выписан с такой четкостью, будто вырезан из дерева, а не соткан из слов, каждый на свой манер, со своим особым складом.
Партизаны Макаров и Кумалда. гольд Ходзен, красавица Тамха, злой Митька, старый шаман Най, японец Симото — все они настолько четко обрисованы, что каждый стоит перед глазами, запоминается своим внешним обликом, манерой держаться, говорить, характером. И на всем этом разноликом фоне ярче всех выписан, конечно, главный герой — Васька-гиляк. Ему уделено главное внимание, он с первой строки повести живет, действует, растет, развертывается во всю ширь своей вроде бы и несложной, но необыкновенно цельной, в чем-то чуточку загадочной и при всем этом чрезвычайно своеобычной натуры.
Повесть о бедном гиляке, становящемся борцом и деятелем, будто солнечными лучами пронизана и согрета любовью к людям труда, к представителям различных национальностей. Это поистине одно из самых интернациональных произведений в нашей литературе, так сильно прославившей братство людей всей земли. Писатель с большой любовью выписал образ главного героя и его народ.
С каким неподдельным восторгом он описывает тунгусов, восхищаясь их честностью, добротой, смелостью. Как он восторгается гольдом Ходзеном. как мягко описывает Лутузу. Даже для простого японского солдата, по прозвищу «фабричная труба», человека рабочего, пришедшего воевать на чужую землю не по своей воле, найдены теплые слова.
И то, что жестокий офицер посылает бесправного солдата на верную гибель, вызывает протест против действий одного и неподдельное сочувствие к другому. А как писатель любуется партизанами, могучими русскими людьми? Они сильны, мужественны, могучи сложением, добры сердцем, чем-то смахивают в его изображении на добродушных богатырей.
Любовь эта к людям глубокая, она коренится в том восторженном отношении, какое вызывает в сердце писателя трудовая удаль, рабочая сметка, сноровистость мастеровых людей. Герои повести — это умельцы, мастера, знатоки своего дела. С тонким знанием и самым добрым чувством повествуется о том, как они охотятся, разделывают рыбу, валят деревья, роют засольные ямы, пилят и плотничают…
Писатель любуется делами рук человеческих. Не раз он с восторгом опишет гиляцкую нарту, прозванную за необыкновенную легкость «здравствуй и прощай», сработанную без единого гвоздика, прихваченную только ремнями и деревянными клиньями, но на редкость прочную и такую невесомую, что ее одной рукой может поднять мальчик.