Сочинение по произведению Гончарова «Обломов»;. Часть 4
«Немецкий образ жизни» является в романе объектом пристального внимания. Когда Обломов рассказывает Захару, что другой человек сам себе сапоги чистит, сам одевается, сам работает и пыль вытирает. Захар отвечает ему: «Из немцев много этаких». Однако сам Илья Ильич считает, что ему это не нужно, так как он сам никогда ни в чем не знал нужды.
Обломов не хочет сознавать, что рушится его веками складывавшееся прочное хозяйство, что скоро не станет и вовсе таких вот преданных Захаров, которые больше извели всего в хозяйстве (перебили
Обломов считает себя благодетелем Захара. Но на деле они давно перестали друг друга понимать. «Жалованье! Как не приберешь гривен да пятаков к рукам, так и табаку не на что купить, и куму нечем попотчевать!
Чтоб тебе пусто было!..» — восклицает слуга, когда хозяин его не слышит.
Разговоры о переезде, о его неизбежности следует понимать в романе в символическом аспекте. Эта злосчастная перемена квартиры, которая так беспокоит как Захара, так и Обломова, и есть та самая реформа, предполагающая отмену крепостного права. При этом ломаются коренные основы
Им остается только один выход — та самая немецкая система жизни, при которой признается лишь наемный труд.
И. А. Гончаров убедительно показывает, что внешняя умиротворенность и благополучие Обломова — лишь показная форма существования, под которой он умело маскирует свою грусть и боль. На самом деле герой тонко переживает свою оторванность от живой жизни и болезненно чувствует, что в нем зарыто, как в могиле, какое-то хорошее, светлое начало, может быть, теперь уже умершее, или лежит оно, как золото в недрах горы, и давно бы пора этому золоту быть ходячей монетой».
Автор использует в романе широко распространенный в русской классической литературе мотив сна. Сон Обломова композиционно делит роман на две части, первая из которых описывает характер жизни Обломова в его петербургской квартире, вторая же связана с появлением Штольца, который хочет пробудить Обломова к активной жизни.
В своем сне герой переносится в чудесный край. Правда, там нет ни моря, ни гор. И. А. Гончаров сопровождает эго высказывание пространным объяснением, почему море и горы не так уж нужны человеку. Море наводит на него только грусть.
А горы и пропасти — страх. Для придания экспрессивности своим суждениям автор сравнивает горы с выпущенными зубами дикого зверя.
Обломов же оказывается в спокойном и теплом уголке с отлогими холмами. Все здесь располагает к созерцанию. Вокруг героя находятся такие веселые и живописные виды, будто они не настоящие, а мастерски нарисованные.
В этом чудесном краю одинаково хороши и весна, и зима, и лето. Зима здесь похожа на неприступную, холодную красавицу. А лето пьянит ароматами «полыни, сосны и черемухи». Читатель легко узнает в этом «благословенном богом уголке» не сказочное тридевятое царство, а реальную русскую провинцию.
Здесь нет гастрономической роскоши, зато есть луна, похожая на медный вычищенный таз.
И. А. Гончаров намеренно разводит реалистическое описание деревенской глубинки и ее поэтическое воплощение: «Бог знает, удовольствовался ли бы поэт или мечтатель природой мирного уголка. Эти господа, как известно, любят засматриваться на луну да слушать щелканье соловьев. Любят они луну-кокетку, которая бы наряжалась в палевые облака да сквозила таинственно через ветви дерев или сыпала снопы серебряных лучей в глаза своим поклонникам». Может быть, столь возвышенным поэтическим взглядам и не пришлась бы по вкусу луна, похожая на медный таз, да и вообще вся эта скромная и незатейливая местность.
И. А. Гончаров не случайно вспоминает описанные в романах зарисовки романтических пейзажей в швейцарском или шотландском вкусе: «Поэт и мечтатель не остались бы довольны даже общим видом этой скромной и незатейливой местности. Не удалось бы им там видеть какого-нибудь вечера в швейцарском или шотландском вкусе, когда вся природа — и лес, и вода. И стены хижин, и песчаные холмы — все горит точно багровым заревом; когда по этому багровому фону резко оттеняется едущая по песчаной извилистой дороге кавалькада мужчин, сопутствующих какой-нибудь леди в прогулках к угрюмой развалине и поспешающих в крепкий замок, где их ожидает эпизод о войне двух роз, рассказанный дедом, дикая коза на ужин да пропетая молодой мисс под звуки лютни баллада — картины, которыми так богато населило наше воображение перо Вальтера Скотта.
Нет, этого ничего не было в нашем краю. Как все тихо, все сонно в трех-четырех деревеньках, составляющих этот уголок!
Они лежали недалеко друг от другу и были как будто случайно брошены гигантской рукой и рассыпались в разные стороны да так с тех пор и остались. Как одна изба попала на обрыв оврага, так и висит там с незапамятных времен, стоя одной половиной на воздухе и подпираясь тремя жердями. Три-четыре поколения тихо и счастливо прожили в ней».
Конечно, подобное сравнение выглядит не в пользу российского пейзажа, но автор подчеркивает, что Обломову он намного дороже и роднее заграничных прелестей. Важно также, что «тишина и спокойствие царствуют и в нравах людей в том краю». Здесь уже автор переходит к рассуждениям об особенностях русского национального менталитета, подчеркивая его спокойствие и миролюбие.
Одновременно с этим поражает неведение, в котором живут простые люди, практически ничего не зная о том огромном мире, который лежит вокруг них. Они лишь «слыхали, что есть Москва и Питер, что за Питером живут французы или немцы, а далее уже начинался для них, как для древних, темный мир, неизвестные страны, населенные чудовищами, людьми о двух головах, великанами; так следовал мрак — и наконец, все оканчивалось той рыбой, которая держит на себе землю». Вот эти наивные крестьянские представления о мире как о целостной структуре одновременно и умиляют, и ужасают.
Они свидетельствуют об ограниченности и разобщенности, которые царят в России. Каждая деревенька — свой обособленный уголок. Дальше губернского города простые люди и не ездят. Вся жизнь их проходит на фоне тех самых холмов, полей и речушек, которые они впервые увидели в раннем детстве.
Па них же они любуются до самой старости. Не видя перед глазами иных пейзажей, люди научились чувствовать себя счастливыми и спокойными, привыкнув к тем самым скромным условиям существования, в которых жили веками их деды и прадеды. «Не с чем даже было сличить им своего житья — бытья: хорошо ли они живут, нет ли; богаты ли они, бедны ли; можно ли было чего еще пожелать, что есть у других», — подчеркивает автор.