О Семке из рассказа «Мастер» (Шукшин)

Когда Семка жил у писателя в городе, он читал разные книги про старину, рассматривал старые иконы, прялки… Этого добра у писателя было навалом. В то же лето, как побывал Семка в городе, он стал приглядываться к церковке, которая стояла в деревне Талице, что в трех верстах от Чебровки.

В Талице от двадцати дворов осталось восемь. Церковка была закрыта давно. Каменная, небольшая, она открывалась взору — вдруг, сразу за откосом, который огибала дорога в Талицу…

По каким-то соображениям те давние люди не поставили ее на возвышение, как

принято, а поставили внизу, под откосом.

Еще с детства помнил Семка, что если идешь в Талицу и задумаешься, то на повороте у косогора вздрогнешь — внезапно увидишь церковь, белую, легкую среди тяжкой зелени тополей.

В Чебровке тоже была церковь, но явно позднего времени, большая, с высокой колокольней. Она тоже давно была закрыта и дала в стене трещину. Казалось бы — две церкви, одна большая, на возвышении, другая спряталась где-то под косогором — какая должна выиграть, если сравнить? Выигрывала маленькая, под косогором.

Она всем брала: и что легкая, и что открывалась глазам внезапно… Чебровскую

видно было за пять километров — на то и рассчитывали строители. Талицкую как будто нарочно спрятали от праздного взора, и только тому, кто шел к ней, она являлась вся, сразу…

Как-то в выходной день Семка пошел опять к талицкой церкви. Сел на косогор, стал внимательно смотреть на нее. Тишина и покой кругом.

Тихо в деревне. И стоит в зелени белая красавица — столько лет стоит! — молчит. Много-много раз видела она, как восходит и заходит солнце, полоскали ее дожди, заносили снега… Но вот — стоит.

Кому на радость? Давно уж истлели в земле строители ее, давно распалась в прах та умная голова, что задумала ее такой. И сердце, которое волновалось и радовалось, давно есть земля, горсть земли.

О чем же думал тот неведомый мастер, оставляя после себя эту светлую каменную сказку? Бога ли он величил или себя хотел показать? Но кто хочет себя показать, тот не забирается далеко, тот норовит поближе к большим дорогам или вовсе на людную городскую площадь — там заметят.

Этого заботило что-то другое — красота, что ли? Как песню спел человек, и спел хорошо. Зачем надо было? Он сам не знал.

Так просила душа. Милый, дорогой человек!.. Не знаешь что и сказать тебе.

Да и что тут скажешь? Ну, — хорошо, красиво, волнует, радует… Разве в этом дело?

Он и сам радовался, и волновался, и понимал, что — красиво. Что же?.. Умеешь радоваться — радуйся, умеешь радовать — радуй…