«Незваные гости» и самозванцы в «Капитанской дочке» А. С. Пушкина
Елена Юрьевна ПОЛТАВЕЦ (1954) — литературовед; автор учебно-методических пособий.
Восьмая глава «Капитанской дочки» называется «Незваный гость». «Незваный гость хуже татарина», как гласит пословица, и смысл эпиграфа понятен: незваными гостями для защитников крепости были пугачевцы. Но словосочетание «незваный гость» имеет в пушкинских произведениях еще и другой смысл.
…Совесть,
Когтистый зверь, скребущий сердце, совесть,
Незваный гость, докучный собеседник,
Заимодавец грубый…
(«Скупой рыцарь»)
Сделку
Здесь сыграл роль уже не памятный Пугачеву тулупчик, а новая для самозванца загадка в Гриневе. Переприсяги самозваный Петр III от юного прапорщика не требует. Но почему этот мальчишка прапорщик не хочет хоть чуть-чуть подыграть всесильному предводителю грозного войска, который волен его сей же час повесить?
Почему даже под страхом смертной казни не хочет поддержать
Первая встреча Гринева и Пугачева в степи, во время бурана, вряд ли может быть названа знакомством. Для того чтобы познакомиться, нужно узнать, как зовут человека. Ни Гринев, ни Пугачев не предприняли никаких попыток узнать имя своего случайного попутчика. И позже, на постоялом дворе, Гринев (по этикету весьма оправданно) остается для Пугачева «его благородием», но и Пугачев остается для Гринева «вожатым» или «мужичком».
Даже фраза «Я позвал вожатого» не разрешает недоумения читателя, как именно «позвал» или назвал своего попутчика Гринев. В начале эпизода на постоялом дворе Гринев, так и не спросив имени вожатого, называет его «брат» («Что, брат, прозяб?»). Пугачев остается для Гринева неназванным, а при второй встрече уже сам называет себя «великим государем», то есть становится самозванным, само-названным.
В литературе о «Капитанской дочке» не раз обращалось внимание на многочисленные перифразы, обозначающие Пугачева с позиций различных персонажей: он и «пьяница оголелый», с точки зрения Савельича, и «мошенник», «собачий сын» (Василиса Егоровна), и «вор и самозванец» (капитан Миронов), и «персона знатная», «наш батюшка», как называют его пугачевцы. Называет и Гринев его «благодетелем» (в двенадцатой главе): «Ты мой благодетель». Но прямое обращение к Пугачеву в апеллятивной функции в речи Гринева все-таки отсутствует.
Не мог же Гринев сказать Пугачеву: «Ваше величество!», однако ни имя, ни отчество, ни фамилия Пугачева в речи повествователя тоже не встречаются. Единственное обращение Гринева к самозванцу по его настоящему имени («Емеля, Емеля!») — это обращение мысленное, связанное с чувством христианского сострадания при известии о «поимке самозванца».
Зато родители Гринева, капитан и капитанша Мироновы, а также совсем молодые Гринев и Марья Ивановна обращаются друг к другу много раз и всегда по имени-отчеству. Как показывает С. И. Кормилов, это подчеркивает провинциальность, а также национальные традиции. Важно, что любимый и заслуженный «дядька» Савельич называется патронимом (отчеством) на — ич : «одним только отчеством назывался крепостной, отличившийся при барах»
«Классическими» самозванцами — Пугачевым и Григорием Отрепьевым — список выведенных в «Капитанской дочке» самозванцев не исчерпывается. Самозванкой выступает и Екатерина, потому что является «руководительницей первого мятежа, тоже незаконно узурпировавшей престол», как говорит Г. А. Лесскис
Говоря о берсерках, волкодлаках, вервольфах и прочей нечисти, мы, конечно, вовсе не настаиваем на том, что Пушкин сознательно использовал массу соответствующей литературы, зашифровывая в «Капитанской дочке» какие-то оккультные знания и прочее. Но поиск скрытых цитат и реминисценций в классическом тексте, попытка поставить этот текст в некий непривычный ряд (в данном случае — в ряд фольклорно-мифологических сюжетов об оборотнях) порой открывает его с новой стороны, помогает «высветить его с точки зрения мифа»
Во времена Великой французской революции многие в России сопоставляли события во Франции с пугачевщиной. В июне 1790 года императрица пишет своему корреспонденту во Франции М. Гримму о восставших: «Эти канальи совсем как маркиз Пугачев, о котором я всегда говорила, что никто лучше его самого не знает, какой он мерзавец»