Значение произведений Горького для Твардовского

Взаимоотношения писатель – читатель для Твардовского вопрос не праздный. Затрудняюсь назвать другого писателя, который бы так и столько думал об этом. Ради него, читателя, хоть он и “всякий на поверку” бывает, – все, что вышло из-под пера Твардовского: “Поэта на свете нет без того, что есть какие-то сердца, в которых он помещается”.

Незримое присутствие читателя видно во всех замыслах Твардовского, и, хотя он твердо знает: “Только за мной остается решенье, Что не принять за меня никому”, ему необходимо в любой работе сознавать,

что ее ждет он, его читатель, и работать, чувствуя его поддержку. Отсюда и главная забота: “Будьте со мною, хотя бы заочно, Верьте со мною в удачу мою”.

Такое отношение к читателю, на мой взгляд, унаследовано у Горького. В числе других неизданных произведений Горького есть в этой книге статья “Отзыв о пьесе “Помешанный”, где говорится следующее: “А писать нужно просто, как будто беседуя по душам с другом, с лучшим человеком, от которого ничего не хочется скрыть, который все поймет, все оценит с полуслова”. Твардовский обратил внимание и особо отметил это место в своей рецензии на книгу.

И

запомнил эти слова, неоднократно повторяя их в своих выступлениях, статьях.

Разумеется, авторитет Горького был для Твардовского велик, но не единственный в столь трудном и многоплановом понятии, как взаимоотношение писателя со своим читателем. Беспримерный и, быть может, неподражаемый образец – и для Горького тоже – Пушкин.

И для Пушкина, как для Твардовского, он, читатель, всякий: для него “добрый мой читатель”, “насмешливый”, “достопочтенный”, “благосклонный” – всего и не перечесть. Вспомним хотя бы “За далью – даль”, где читатель – “лучший друг надежный, наставник строгий и отец”, и “льстец неосторожный”, и “крайним слабостям потатчик”, и “на расправу больно скор”, но “счастлив я, что ты, брат, есть”. Как тут не вспомнить давно известное, хрестоматийное?

Кто б ни был ты, о мой читатель, Друг, недруг, я хочу с тобой Расстаться нынче как приятель…

И когда Твардовский пишет: “Читатель, общаясь с Пушкиным, испытывает ощущение простой человечности своего собеседника и никогда не чувствует подавленности близостью гения”, он имеет в виду не только себя, весьма искушенного и прозорливого ценителя литературы, а всех до единого “от хладных финских скал до пламенной Колхиды” читателей Пушкина. Даже самое тщательное исследование “писаний” поэта не всегда позволяет распознать, что сказано Твардовским-автором, а что Твардовским-читателем. Понятия эти в его творчестве неразделимы.

Пушкин и Некрасов для Твардовского – две самые яркие звезды на литературном небосклоне. Оба они вошли в жизнь поэта “с младых ногтей”. Любовь к ним привита была отцом.

Особенно Трифон Гордеевич почитал Некрасова, знал великое множество его стихотворений на память и даже любил распевать их на им же придуманный мотив. В доме, как говорится, царил некрасовский дух. Увлечение было столь велико, что маленький Шура, сочиняя свои детские беспомощные строки, представлял себя будущим Некрасовым.

С годами привязанность к любимому поэту, чей язык и стих, считал Твардовский, развивался по заветам пушкинской эстетики реализма, не ослабевала. В выступлениях, статьях, письмах, устной беседе он то и дело обращается к его творчеству, часто цитирует его произведения.

Что же особенно ценил Твардовский в этом поэте? Правдивость, идейность, бесспорную народность и высокое мастерство. Много значило и постоянное обращение Некрасова к столь близкой ему самому деревенской тематике. Он считал, что это – один из немногих “крупных талантов, обращенных преимущественно к деревенской теме”.

И, наконец, песенное начало – одна из отличительных черт русской поэзии. В статье, посвященной творчеству Исаковского, он делает упор на то, что некрасовские строки, равно как стихи Пушкина, Лермонтова, “поются, что называется через страницу. И среди них столько стихов ставших широко известными народными песнями”

В плеяде блистательных созвездий мировой литературы особо ярким светом светила для Твардовского звезда Томаса Манна. Это имя он произносил с особой трепетностью, почти благоговейно. К нему неоднократно возвращается в своих статьях, выступлениях, письмах: “Из чтения – самое большое впечатление статья Т. Манна “Мое время”.

Записки Б. Энгельгардта. Интересно по объему материала от и до…” (запись в рабочей тетради от 12 октября 1955 года); “…о влиянии Достоевского на Томаса Манна… тема очень интересна (я лично очень люблю Т. Манна, как и Достоевского, и непременно прочту Вашу статью). Присылайте”, – пишет он Еве-Марии Пич 26 июня 1965 года.

Широта, демократичность взглядов столь необычной личности, как Твардовский, способствовали выработке твердой жизненной позиции, подкрепленной и чисто личностными чертами характера: “Говорить неправду безнравственно” – вот девиз Твардовского. “Говорить неправду – значит не уважать читателя” – так оценивает Ф. Абрамов стремление Твардовского быть объективным в оценке, даже если это не совпадает с его вкусом. И если Блок для него “в ряду самых дорогих нам имен отечественной поэзии”, это – “поэзия чистой души, возвышенных чувств, глубокой искренности, бескорыстного служения искусству”, и ему, как и Бунину, “в высшей степени присуще постоянное стремление найти в мире “сочетание прекрасного и вечного”, обрести желанную не-преходящесть, укрепиться хотя бы в чувстве вселенского и… всемирного единства жизни”, то совсем по-иному относится он к Маяковскому, Есенину, Мандельштаму.

И все же, вопреки чисто личностному восприятию, он ценит в поэзии Маяковского “устойчивую долговечность”, подчеркивая, что не кто иной, как Маяковский, “всеми силами своей поэтической души рвался из своего малого времени в свое большое, перспективное время”. В выступлении на I Всесоюзном совещании молодых писателей 4 марта 1947 года в Московском Доме пионеров Твардовский особо отметил сознательное, страстное стремление Маяковского “уйти из малотиражной книжечки в народ”: В этом – огромная сила поэтического дара Маяковского: “заставить широкие массы людей читать стихи, найти доступ поэтической речи к их сердцам – это самое высокое счастье для поэта”. А в письме к Евгень-еву-Максимову, касаясь влияния на свое творчество Некрасова, заметил: “…влияние это (бесспорное и огромное) не нужно понимать в слишком прямом смысле, т. е. так, как будто для меня не существовало поэзии посленекрасовской, поэзии двадцатого века, Маяковского, а также поэзии западной”.

Блок и Маяковский для него – в числе крупнейших писателей XX века, и в непременный круг чтения молодым он рекомендует включить Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Маяковского.

Не всегда и не все он приемлет у Пастернака и Мандельштама, ему не очень-то понятна манера письма, когда небольшое лирическое стихотворение требует “ключа” для расшифровки заложенных в нем “многоступенчатых” ассоциативных связей, намеков, иносказаний и умолчаний, но их он считает замечательными явлениями в нашей литературе Своеобразие таланта Пастернака для него несомненно.