“Женитьба” Н. В. Гоголя.&;;nbsp
Попытка интерпретации
Воспроизводятся фотографии сцен из “Женитьбы” в постановке санкт-петербургского Театра на Литейном и русского театра “АТРИУМ” в Чикаго.
Гоголевская “Женитьба”, как правило, воспринимается продолжением и развитием темы “вечного холостяка”, затрагивавшейся еще в “Вечерах на хуторе близ Диканьки” (рассказ “Иван Федорович Шпонька и его тетушка”). Поверхностную параллель действительно можно провести. Завязки схожи (холостяк, смертельно боящийся женщин, принуждается к женитьбе).
Объяснение
Не споря с этим тезисом,
Основное отличие Подколесина от Шпоньки состоит в том, что никто извне не принуждает его жениться, тогда как у Шпоньки, как известно, была тетушка, сам же Шпонька о женитьбе не помышлял ни секунды. Подколесин также, безусловно, понуждаем, но совершенно иным. Он должен подтверждать статус. Подколесин отлично чувствует все аспекты своего статуса и осознает свое холостое положение как не соответствующее статусу и, таким образом, как непосредственную для него угрозу.
Устранение этой угрозы совершенно необходимо для него, что ясно просматривается в первых восьми явлениях первого действия. Женитьба есть обременительная, крайне неприятная, но неизбежная мера, ибо – “положено”. В этих явлениях и далее – с Кочкаревым – вырисовывается идеальный образ этой самой женитьбы – “как будто”. Чтобы сама женитьба была настолько незаметна, что ее как бы и не было.
Подколесин страдает из-за того, что не видит способа жениться не женясь. Точнее, некий способ он видит – постоянные разговоры о женитьбе, приготовления к женитьбе, хлопоты свахи, выяснения подробностей – и все. То есть он все время женится – и в этом смысле женат, требования статуса формально удовлетворены; с другой же стороны, он холост, ибо остается таким фактически.
Проблема лишь в том, что такая экзотическая плата за статус, “плата статусу”, сомнительна, ибо невозможно длить это бесконечно долго, хотя сам Подколесин хочет именно этого. Именно этой бесконечной женитьбой являются диалоги со Степаном о фраке, ваксе и сапогах, равно как и все диалоги с Феклой. По понятным причинам сваха сопротивляется стремлениям Подколесина, давя, по мере утраты терпения, на все более и более уязвимые места (“А тебе же худо! Ведь в голове седой волос уж глядит, скоро совсем уж не будешь годиться для супружеска дела.
Невидаль, что он придворный советник! Да мы таких женихов приберем, что и не посмотрим на тебя”). Однако “дожать” Подколесина удается только Кочкареву, и не одним лишь напором.
Он догадывается пообещать Подколесину самое важное для него: “Пустяки, пустяки! Только не конфузься: я тебя женю так, что и не услышишь. Мы сей же час едем к невесте, и увидишь, как все вдруг”.
Эту мысль он повторит еще не раз, что наряду с “хорошенькою ручкою” и похожими детьми, а также прямым давлением принесет некое условное согласие холостяцкой темы. Подколесин дает согласие, встречается с невестой, чувствует некое воодушевление по поводу предстоящего и тем не менее сбегает в последний момент нелепо до комичности. Ничего подобного в шпонькинской истории не было, и это дальнейшее развитие сюжета заслуживает отдельного обсуждения.
Женитьба для Подколесина неприемлема абсолютно. Подколесин это чувствует, и сколько бы Кочкарев ни усыплял его бдительность (а Кочкарев занимался именно этим), инстинкт, пусть в самый последний момент, но, безусловно, возобладал, и Подколесин, пусть даже в самый последний момент, но отпрянул. Инстинкт этот – тот же самый, что и раньше, инстинкт статуса.
Статус требует не просто женитьбы, но успеха. То есть, женившись, требуется быть состоятельным. Предположение может состоять в том, что именно этого Подколесин и не может. Подколесин – “мертвая душа” (здесь параллель вполне уместна), он ходячий мундир, и живое – подразумеваемое женитьбой, увы, неизбежно – на самом деле является для него недоступным.
В этой его “мертвости” и может состоять некий главный секрет и развязки пьесы, и ее смысла.
Весь сюжет построен на том, что все прочие атрибуты статуса не требовали ничего живого и потому успешно были приобретены Подколесиным без затруднений. Женитьба же таит в себе ту опасность, что, являясь, наряду с прочим, жестким статусным требованием с одной стороны, требует сама теперь уже в отличие от всего остального реальной непосредственности – с другой. Именно этой самой непосредственности, то есть “жизни”, и лишен Подколесин, о чем говорят любая его реплика и любой жест. Поэтому он в некотором смысле уже не годится для “супружеска дела” в силу, если так можно выразиться, специфики последнего.
Неудача же в деле женитьбы, то есть в отношении “супружеска дела”, неприемлема по статусному кодексу тем более, и при этом гораздо хуже, нежели прежнее холостое положение. Безошибочно чувствуя эту иерархию, Подколесин и выбирает “меньшее зло” – положение холостяка, собирающегося жениться и ищущего невесту (но, конечно, ни в коем случае не находящего). Таким образом, ничуть не вульгаризируя, можно сказать, что страх Подколесина перед женитьбой, о котором, собственно, пьеса, имеет сексуальную подоплеку, но не в каком-то узком смысле, а вообще, как некую сферу, отличную от всего требовавшегося от Подколесина до этого и совершенно недоступную ему по причине выхолощенности в нем всего человеческого.
В этом смысле Подколесин наиболее неспособен к женитьбе из всех женихов, которые, будучи карикатурны каждый своим, в целом все же более живы, нежели он. Понятно, что Яичница совершенно меркантилен, Жевакин чудаковат, и лишь Анучкин до некоторой степени напоминает Подколесина той самой готовностью “не жениться”. (Среди женихов один Жевакин удостаивается сочувствия читателя – заключительный монолог – и тем существенно выделяется автором из всех прочих.) Если предположить эту своеобразную “бесполость” Подколесина, на которой выстроена наша интерпретация, можно отметить параллель пьесы уже не столько с ранней прозой Гоголя, сколько с петербургскими повестями, и главным образом с повестью “Нос”.
Фантастический сюжет о пропаже носа в первую очередь обнаруживает исключительно статусную для главного героя необходимость этого органа.
Нос полагается иметь, а Ковалев все ж таки коллежский асессор, то есть, по сути, майор (сравним с подколесинским “надворный советник – тот же полковник, только мундир без эполет”). И исключительно об угрозе статусу беспокоится майор, ощупывая гладкое место, обнаружившееся после исчезновения носа. “Конечно, я… впрочем, я майор. Мне ходить без носа, согласитесь, неприлично.
Какой-нибудь торговке, которая продает на Воскресенском мосту очищенные апельсины, можно сидеть без носа; но, имея в виду получить… притом, будучи во многих домах знаком с дамами: Чехтарева, статская советница, и другие…” Увидя свой нос молящимся в Казанском соборе, майор Ковалев не решается обратиться к нему, ибо нос одет в мундир статского советника, да еще “по другому ведомству”. Мир “людей-мундиров”, бессмысленный до абсурда, одинаков и в петербургских повестях, и в “Женитьбе”. Исходя из этого, “Женитьбу” (и на этом строится наше толкование) было бы совершенно ошибочно рассматривать как реалистическое произведение, ибо мир Петербурга абсурден здесь ничуть не менее, чем в “Носе”, целостность так же утрачена, части разъяты, смысл отсутствует. Отличаются лишь средства передачи образа; так, если в повести абсурд создается характером сюжета, то в “Женитьбе” – особенностью реплики. (Основной прием – утрата смысла высказывания, когда говорящий не владеет собственным вниманием и его речь случайным образом переходит с одного предмета на другой, проявляя тем самым блуждание сознания говорящего, – реплики Феклы, Жевакина и других.) Выхолощенность человеческого, символически описанная в повести исчезновением носа, в “Женитьбе” приобретает вид “утраты пола”.
Идейно подколесинская история – история более не Шпоньки, а Ковалева, только пропажа здесь так и не находится, почему Подколесину и приходится спасаться бегством, дабы недостаток его, никоим образом не допускаемый статусом, не сделался бы явным.
Любопытен в русле данной трактовки не столько эпизод с бегством (оно было совершенно фатальным), сколько эпизод с соглашением на женитьбу. Контролируемый инстинктом статуса “жених” предложения невесте так и не сделал ни добровольно, ни под давлением, несмотря на все данные обещания. “Растаял” он на мгновение потому (это и были минуты потери бдительности), что Кочкарев выполнил отчасти свое обещание: Подколесин вроде бы оказывался женатым тем самым вожделенным способом “как бы”, “вдруг”, так, что он “и сам не заметил”. Это настроение было катализировано некоторой чувственностью по поводу “ручки”, как и раньше, при соответствующих намеках Кочкарева; однако чувственность эта ничего не решала, ибо являлась лишь своеобразным бездейственным человеческим рудиментом и не более того.
Забытье было недолгим, Подколесин понял, что все уловки Кочкарева – ложь в том самом смысле, что от “супружеска дела” ничто его все равно не освобождает; инстинкт немедленно взял верх – он в ужасе бежал.
Приведенная интерпретация “Женитьбы” как повествования о “человеке-мундире”, потерявшем пол, подтверждается косвенно следующими показательными деталями. Будучи фиксирован на половой сфере, Подколесин в ней не оспособлен, о чем говорит его общение как с “невестой”, так и с Кочкаревым, когда тот принимается объяснять Подколесину про то, “что
у них… черт знает чего нет”, и при этом Подколесин со своим “я люблю, если возле меня сядет хорошенькая” отчетливо принимает на себя роль ученика. Мысли о поле занимают его, судя по всему, существенно и с определенным оттенком. Так, “проклятая прачка” не просто “не гладит”, а при этом непременно “проводит время с любовниками”. Упоминавшиеся уже диалоги со Степаном показывают не только осознание Подколесиным статусной значимости женитьбы, но и болезненную фиксированность на этом “задании”.
Показательна его реакция на недвусмысленную угрозу свахи в отношении возраста, о которой также упоминалось. Таким образом, Подколесин лукавит, когда пытается изобразить, что “чувственные” аргументы Кочкарева для него новы, – тема занимает его неотступно.
Еще раз подчеркнем: все упомянутые детали подтверждают основную идею трактовки лишь опосредованно, основой же является в целом восприятие пьесы как нереалистической.
Наконец, несколько слов об оставшихся персонажах. Агафья Тихоновна при крайней статусной ее озабоченности (роль невесты, канонические причитания перед венцом – “и двадцати-то семи лет не провела я в девках”) все же менее мертва, нежели Подколесин, хотя глупа несомненно, вполне дополняя собой, наравне со свахой, картину извращенного восприятия известных ценностей.
Мотив Кочкарева, в общем, ясен – погубить Подколесина, поставив его перед необходимостью исполнить то, исполнение чего для того невозможно. Кочкарев превосходно понимает слабое место Подколесина (не исключено, что это является и его слабым местом), и поэтому даже в момент благодушия Подколесина, благодарности и согласия на брак Кочкарев и то решается оставить его лишь на минуту и лишь прихватив с собой его шляпу. Конкретные же истоки такого отношения к Подколесину, как и истоки несомненного женоненавистничества Кочкарева, остаются “за кадром”.
Подведем итоги. “Женитьба” Гоголя есть очередное воспроизведение мира фантомов, из которых выхолощено все живое и непосредственное в пользу мертвого и формального (“люди-мундиры”). Подобно утрате носа в повести того же года, в пьесе описана некая утрата пола. Сюжет о женитьбе такого персонажа строится на сосуществовании и несовместимости фактического ее содержания со статусным ее предназначением: необходимая для подтверждения статуса женитьба является совершенно невозможной по причине своеобразной “бесполости” жениха.
В “Женитьбе”, таким образом, тема “вечного холостяка” соединяется с темой “человека-мундира”, причем в идейном плане, на наш взгляд, отчетливо доминирует вторая.
В заключение отметим, что реализация этой темы, осуществленная на грани абсурда или же отчетливо абсурдно, встретится в дальнейшем и у других авторов и при этом будет реализована как в сатирическом, так и в трагическом ключе. Иллюстрацией первого пути является, к примеру, тыняновский “Поручик Киже”, второго – кафкианское “Превращение”.
(1 votes, average: 5.00 out of 5)
Loading...