Замысел произведения Пушкина “Роман на кавказских водах”

Совершенно очевидно, что замысел – со всеми его персонажами, с характерными подробностями жизни на водах (балы, гулянья, толки, кавалькады к Бешту, карточная игра, нападения горцев, любовные истории и похищения) – представляет результат непосредственных, живых наблюдений, а действующие лица, – по крайней мере, второстепенные, составляющие статический фон, – отражения виденных и запомнившихся типических образов Кавказа и его Минеральных вод. Пушкин, как известно, дважды был на Кавказе и оба раза – на Кавказских водах: первый раз

– в 1820 г., с Раевскими (с начала июня по 5 августа), второй раз – в 1829 г., один день в мае на пути в Тифлис и в армию, а потом – почти целый месяц на обратном пути из Арзрума (с 12 или 13 августа по 8 сентября). “Кавказский пленник”, “Тазит”, “Путешествие в Арзрум” явились крупными памятниками первого и второго пребываний поэта на Кавказе.

Отражение их мы находим и в некоторых письмах 1820-1821 гг.,54 в ряде стихотворений 1829 г., составляющих “Кавказский цикл”, в двух строфах “Путешествия Онегина”. Но в общем автобиографические свидетельства Пушкина очень скудны, и замысел Кавказской повести

показывает больше, чем эти данные, насколько глубоки были восприятия виденных им сцен и типов.

В замысле 1831 г. несомненно сильнее всего отразились впечатления от пребывания на водах в 1829 году, ближайшего по времени. Так, характерно двукратное упоминание о картежной игре, о “банкометах”, “сотрудниках Якубовича”: мы знаем, что для Пушкина жизнь на водах в 1829 г. ознаменовалась большою игрою с небезупречными игроками – Дуровым и Астафьевым – и крупным проигрышем.56 Разнообразное и многочисленное общество на водах также скорее соответствует обстановке 1829, чем 1820 г. Но, с другой стороны, достаточно ярки были и впечатлеиия 1820 г., когда воды еще сохраняли свой полудикий, своеобразный вид, далекий от европейского комфорта; об утрате ими “прежнего дикого состояния” жалел Пушкин в 1829 г.:57 тревоги и нападения горцев, играющие значительную роль в замысле, к 1829 г., под влиянием русских побед над Персией и Турцией, стали уже редки и случайны; наоборот, 1817-1821 гг. были, по словам историка кавказских войн, особенно отмечены смелыми набегами кабардинцев. Однако же в 1827-1828 гг., как увидим дальше, отдельные нападения на путешественников время от времени еще происходили. Желанием не только затруднить “применения” событий и персонажей к известным лицам, но и перенести действие в более боевой, беспокойный период, когда легче было развернуть мотивы набегов и похищений, объясняется, как кажется, дата “181. год”, поставленная Пушкиным в начало повествовательного наброска.

Наконец, имена, которыми обозначены в планах некоторые из второстепенных действующих лиц, принадлежат одинаково и первому, и второму кавказским периодам жизни Пушкина.

Обозначение персонажей замышляемого и разрабатываемого произведения именами действительно существующих, реальных лиц – прием, в разном функциональном значении не раз встречающийся у Пушкина. В иных случаях имейа означают прототипов – житейских и литературных, – имевшихся в виду при построении замысла. Таковы имена персонажей, окружающих героя в широко разработанных планах “Русского Пелама”: Всеволожские, кн.

Хованская, гр. Завадовский, Орловы, Истомина, Кочубей и его дочь, члены тайных обществ – С. Трубецкой, Илья Долгоруков, Никита Муравьев и многие другие, начиная с условного литературного обозначения самого героя – “Пелам”; таковы Шванвич – впоследствии Швабрин, а вначале синкретический герой будущей “Капитанской дочки”, – Башарин других планов того же романа, как первоначально обозначался Гринев,- все имена лиц исторических из эпохи Пугачевского восстания.

Тот же прием, но в несколько иной творческой функции, применен в раннем плане комедии, где действующим лицам приданы имена актеров Петербургской сцены, которые должны были бы их изображать (Валберхова, Сосницкий и т. д.). И здесь, и там – технический прием, имеющий значение вспомогательного в творческом процессе, при разработке замысла. Он вовсе не указывает на полную портретность или биографическое соответствие исторической правде того или иного лица; но представляет автору известный комплекс характерных черт, используемых в ту или иную сторону, в плане сюжетном или статическом.

На реальном материале строятся, типизируясь в творческом сознании автора, действующие лица художественного произведения. Когда же замысел отливается в закопченные формы, когда схема облекается в живую художественную ткань, – имена-клички отбрасываются и заменяются другими, нейтральными.

Тот же прием применен и в замысле Кавказского романа: большая часть действующих лиц названа именами, принадлежащими лицам, существовавшим и известным Пушкину. Подставляя под эти условные обозначения то, что нам известно об их живых носителях, мы можем точнее и глубже определить, чем должен был стать пушкинский замысел.

Начнем с периферии – с имен второстепенных. Не все они раскрываются, хотя можно думать, что более детальное изучение обстановки и окружения, в которых Пушкин жил па Кавказе, помогло бы раскрыть и эти неизвестные имена, для определения которых не хватает пока материала. Неизвестен нам доктор немец, Адам Адамович Шмидт.

В фамилии его коллеги, врача малоросса, Пушкин сам колебался: Флобенко, Хлопенко или Хохленке Но его характеристика – “поэт, игрок, воин, пшзагй, любопытный” – некоторыми чертами напоминает спутника Раевских в их путешествии на Кавказ и в Крым в 1820 г. – врача Е. П. Руды-ковского, участника войны 1812-1815 гг. и стихотворца, о котором пишет Пушкин в письме к брату с описанием путешествия на Кавказ.

Упоминаемый в планах “майор Курилов, начальник казачьего отряда”, также принадлежит к воспоминаниям 1820 г.: как раз в это время майор Курило I (Иван Алексеевич), будучи командиром 3 батальона Тенгинского Пехотного полка, расположенного вокруг крепости Константиногорской, в Горячеводске и Кисловодске, был кордонным начальником участка по линии впереди Минеральных вод.

Так же легко раскрываются имена “генерала и генеральши Мерянных”. Речь идет о генерале Станиславе Демьяновиче Мерлини (в некоторых источниках пишется Мерлиний) и его жене Екатерине Ивановне. Служба генерала Мерлини прошла почти целиком (по крайней мере с 1809 г.) на Кавказе и в Закавказье.

Он был не столько боевым, сколько административным деятелем, и в этой связи ему, занимавшему пост командующего войсками на русско-персидской границе, довелось 1 мая 1829 г. встречать в Аббас-Абаде, при переправе через Араке, и на другой день, при въезде в Нахичевань, гроб с телом Грибоедова, который везли из Тегерана в. Тифлис.

Что касается центральных фигур замысла, то здесь мы видим три имени: московскую семью “Корсаковых” и двух соперников – Гранева и “Якубовича”. О Граневе ничего определенного сказать мы не можем: лицо с такой или близкой фамилией нам неизвестно. Но офицер – раненый, побывавший в плену у горцев, самоотверженный и бесхитростный, каким Гранев является в планах,- был не редкостью в кавказских войсках, и Пушкин мог наблюдать немало таких людей и во время Арзрумского похода, и живя на водах, среди раненых и лечащихся офицеров.

Индивидуальный облик Гранева от нас, таким образом, ускользает. Отыскание его прототипа среди кавказских знакомых Пушкина помогло бы определить его индивидуальные черты, которых он в планах Пушкина почти совершенно лишен. Быть может, отыскать его возможно, но вряд ли, однако, нужно: по-видимому, Пушкин в его лице хотел дать типическую фигуру простого русского человека, офицера из среднедворянской и военной среды, противополагая его другому герою – его сопернику “Якубовичу”.