Зачем Пушкин вводит в роман “Капитанская дочка” Екатерину II?

За многие десятилетия изучения “Капитанской дочки” па эти вопросы давались самые различные и часто противоречивые ответы. В конце XIX века, например, А. Д. Галахов объяснял введение сцены свидания Маши с Екатериной II простым “подражанием” Пушкина Вальтеру Скотту: “Дочь капитана Миронова поставлена в одинаковое положение с героиней “Эдинбургской темницы”, героиня которой Дженни Дине “выпрашивает прощение” у королевы”.

Толковали изображение Пушкиным Екатерины II и с реакционных позиций, как стремление автора

романа продемонстрировать глубокое уважение к самодержице всероссийской.

Советские пушкинисты долгое время объясняли и введение в роман императрицы, и особенности ее изображения цензурными обстоятельствами. В свое время Якубович писал: “Попытавшись показать Екатерину “домашним образом”, Пушкин в заключение вынужден был все же дать ее образ и в традиционно-официозном, почти лубочном тоне как образ милостивой царицы, видимый глазами героев-дворян. Этот образ находится в вопиющем противоречии с обычными резко отрицательными млениями самого Пушкина о “развратной государыне”… Понятно,

без условно-сусального лика Пушкин ее мог бы, и думать о проведении своего романа в печать”.

В последующем мысль об отрицательном и сниженном изображении Екатерины в романе стала господствующей.

Несомненно, подобные трактовки изображения Пушкиным Екатерины II в силу своей противоречивости и прямолинейности ее могли ее вызвать протеста. Лотман справедливо писал, что “приходится решительно отказаться как от упрощения от распространенного представления о том, что образ Екатерины II дан в повести как отрицательный и сознательно-сниженный”.

Лотман не только отказывается от упрощения, но показывает, что не цензурными, а глубоко идейными соображениями руководствовался Пушкин, когда решил, наряду с фигурой самозванца, изобразить царствующую императрицу. Установив необходимость рассмотрения этих двух образов во взаимосвязи, исследователь так определяет смысл и характер этой связи: в “Капитанской дочке” Пушкина “Екатерина И помиловала Гринева, подобно тому как Пугачев – Машу и того же Гринева”.

Основанием уравнения является слово “подобно”- это “подобное” заключается в торжестве человечности: “В основе авторской (пушкинской) позиции лежит стремление к политике, возводящей человечность в государственный принцип, не заменяющей человеческие отношения политическими, а превращающей политику в человечность”.

Исследователь, признавая утопический характер подобных убеждений Пушкина, настаивает па своей точке зрения, полагая, что именно она объяснит и смысл “Капитанской дочки”, и причину введения в роман образа Екатерины II. “Во вторую половину 1830-х гг. для Пушкина характерны утопические попытки отделить личность царя от государственного аппарата. Отделив его – живого человека – от бездушной бюрократической машины, он надеялся, сам ощущая утопичность своих надежд… на помощь человека, стоящего во главе государства, в деле преобразования общества на человеческой основе, создания общества, превращающего человечность и доброту из личного свойства в государственный принцип”.

Введение образа Екатерины II в роман объясняется исследователем как желание Пушкина уравнять действия самозванца и царствующей императрицы по отношению к Гриневу и Марье Ивановне. “Подобность” действия состоит в том, что и Пугачев, и Екатерина II – каждый в сходной ситуации выступает не как правитель, а как человек. “Пушкину в эти годы глубоко свойственно представление о том, что человеческая простота составляет основу величия (ср., например, “Полководец”). Именно то, что в Екатерине II, по повести Пушкина, рядом с императрицей живот дама средних лет, гуляющая по парку с собачкой, позволило ей проявить человечность. “Императрица не может его простить”,- говорит Екатерина II Маше Мироновой. Но в ней живет не только императрица, но и человек, и это спасает героя, а непредвзятому читателю но дает воспринять образ как односторонне отрицательный”.

Итак, человечность Екатерины II в том, что она проявляет милость к Гриневу. Как же это доказывается? Гринева, пишет исследователь, суд осудил “с точки зрения формальной законности дворянского государства справедливо”. (Запомним это.) Затем дело перешло к императрице.

Судьба Гринева в ее руках, она “должна осуществить правосудие и, следовательно, осудить Гринева”. (Обратим внимание на логику этого заявления.) И, наконец, вывод: в императрице торжествует человек, и она, проявляя милость, освобождает осужденного Гринева.

Как видим, утверждение, что Пушкин исповедовал утопическую идею о превращении политики в человечность, зиждется на толковании освобождения Гринева как милости Екатерины II, приравненной к милости Пугачева. С этим трудно согласиться. Как справедливо писал исследователь, “Капитанская дочка” “настолько общеизвестное произведение”, что всякое отступление от текста или “грубое насилие над пушкинским текстом” легко обнаруживаются.