Язык художественной прозы А. П. Платонова

Каждый читатель произведений А. Платонова обращает внимание на язык, которым они написаны. Это “неправильный” язык. Причем косноязычны не только персонажи рассказов и повестей, но и авторская речь построена “неправильно”.
Платонов постоянно отступает от стилистической или грамматической нормы. Часто рядом оказываются слова, казалось бы, несовместимые по смыслу: “захохотал всем своим редким молчаливым голосом”, “она открыла опавшие свои, высохшие, как листья, смолкшие глаза”, “утомительное пространство” и т.

д. Политические и канцелярские штампы и просторечные слова и выражения сочетаются в одной фразе не только в речи героев, но и в речи автора.
Особенность платоновского языка в том, что “широкое обобщение жизни… массовых, “низовых” людей” достигается “трудным соединением обобщающего, умозрительного и простого, конкретного…” (С. Г. Бочаров). Его “философически неуклюжие фразы… пересказать невозможно, а можно только повторить”: “но мать не вытерпела жить долго”; “лег на стол между покойными и лично умер”; “пусть существует теперь как предмет – на вечную память…”.

Сложность

восприятия языка произведений Платонова заключается еще и в том, что фразы почти никогда не соответствуют ожиданиям читателя, поэтому на каждой из них ему приходится останавливаться, осмысляя прочитанное.
В записной книжке Платонова есть такие слова: “Искусство должно умереть – в том смысле, что его должно заменить нечто обыкновенное, человеческое; человек может хорошо петь и без голоса, если в нем есть особый, сущий энтузиазм жизни”. Вот этот “энтузиазм жизни” Платонов и передает посредством языка.
И. Бродский писал о языке прозы Платонова: “…он писал на языке данной утопии, на языке своей эпохи; а никакая другая форма бытия не детерминирует сознание так, как это делает язык. Но, в отличие от большинства своих современников – Бабеля, Пильняка, Олеши, Замятина, Булгакова, Зощенко, занимавшихся более или менее стилистическим гурманством, т. е. игравшими с языком каждый в свою игру… Платонов сам подчинил себя языку эпохи, увидев в нем такие бездны, заглянув в которые однажды он уже более не мог скользить по литературной поверхности, занимаясь хитросплетениями сюжета, типографскими изысками и стилистическими кружевами.
Разумеется, если заниматься генеалогией платоновского стиля, то неизбежно придется помянуть житийное “плетение словес” Лескова с его тенденцией к сказу, Достоевского с его захлебывающимися бюрократизмами. Но в случае с Платоновым речь идет не о преемственности или традициях русской литературы, но о зависимости писателя от самой синтетической… сущности русского языка, обусловившей – зачастую за счет чисто фонетических аллюзий – возникновение понятий, лишенных какого бы то ни было реального содержания.
…Главным его орудием была инверсия; он писал на языке совершенно инверсионном; точнее – между понятиями язык и инверсия Платонов поставил знак равенства – инверсия стала играть все более и более служебную роль. В этом смысле единственным реальным соседом Платонова по языку я бы назвал Николая Заболоцкого периода “Столбцов””.
Речь его героев построена по нормам времени, они пытаются говорить на языке лозунгов и указов. Смысловые сдвиги в рамках предложения, эпизода, всего сюжета в произведениях Платонова – это отражение сдвигов в понимании мира.