Художественное своеобразие поэмы А. А. Блока “Двенадцать”

“Двенадцать” – поэма переворота. Не только и не столько поэма, описывающая общую атмосферу, царящую в погибаю­щей после революции стране, сколько поэма переворота в погибающей душе самого поэта. Эта поэма – насмешка над “революцией”. Блок в каждом слове, в каждом звуке высмеивает в бессильной злобе кровавый разгул стихии:

Злоба, грустная злоба

Кипит в груди…

Черная злоба, святая злоба…

Сам он не может повлиять каким-либо кардинальным образом на исторический ход событий, не может (или не хочет) “говорить

вполголоса: “Предатели! По­гибла Россия!””. Он отчаянно смеется над несоответствием идеалов, постав­ленных “революцией”, и окружающей действительностью. Он зло смеется и над представителями старого мира – попами, буржуями, барынями – всеми, кто довел страну до революционной си­туации, и над представителями так на­зываемого “нового” мира – ничтожны­ми личностями, способными воевать лишь с уличными девками да с тенями в подворотнях:

Революционный держите шаг!

Неугомонный не дремлет враг!

Товарищ, винтовку держи, не трусь! Пальнем-ка пулей в Святую Русь…

Эх, эх!

Позабавиться

не грех!

Запирайте етажи, Нынче будут грабежи!

Отмыкайте погреба – Гуляет нынче голытьба!

В зубах цигарка, примят картуз,

На спину б надо бубновый туз!

“Свобода, свобода, эх, эх, без крес­та!” – звучит как разгульный, разбойни­чий клич. Не случайно автор отметил, что “на спину б надо бубновый туз” – такой лоскут из красной или желтой ткани на­шивался на спину каторжникам. Эти лю­ди “идут без имени святого…”:

От чего тебя упас

Золотой иконостас?

Бессознательный ты, право,

Рассуди, подумай здраво –

Али руки не в крови…

Они проходят как стихия, они проно­сятся как вьюга, они подчиняются толь­ко внутреннему стремлению разруше­ния: “Мы на горе всем буржуям миро­вой пожар раздуем”. Автор постоянно сравнивает движущие силы революции со слепой стихией, которая все рушит на своем пути:

Черный вечер.

Белый снег.

Ветер, ветер!

На ногах не стоит человек.

Ветер, ветер –

На всем божьем свете!

Разыгралась что-то вьюга,

Ой, вьюга, ой, вьюга!

Не видать совсем друг друга!

За четыре за шага!

В поэме последовательно применен художественный прием, основанный на эффекте контраста. Сразу бросается в глаза, что зрительный ряд строится на чередовании мотивов ночной темноты и снежной вьюги. Эта цветовая символи­ка ясна по своему смыслу. Она знаме­нует два жизненных исторических нача­ла: низкое и высокое, ложь и правду, прошлое и будущее – все, что противо­борствует как на всем свете, так и в каждой человеческой душе.

Символика эта социально прояснена, в ней – отра­жение и художественное обобщение реальных исторических явлений.

Что такое снежная вьюга в “Двенадца­ти”, как не образ “исторической пого­ды”, образ самого переворота и хаоса, им принесенного? Черный вечер и бе­лый снег воплощают в своей контраст­ности историческую бурю, потрясшую мир. Белое, светлое, снежное торжест­вует в финале поэмы, где полностью побеждает непроглядную тьму, из кото­рой вышли двенадцать.

Здесь автор за­вуалированно пророчит победу белой, светлой силы над черно-красным хао­сом, принесенным той стихией, к кото­рой принадлежали двенадцать.

“Двенадцать” – это полное торжест­во стихии. Она – главный герой поэмы. Как сама поэма, так и стихия в ней еди­на и синтетична, хотя внутри нее самой действуют самостоятельные характеры с их собственными индивидуальными чертами.

Двенадцать красногвардейцев проби­ваются сквозь лютую вьюгу; они “ко всему готовы”, им “ничего не жаль”, они настороженны; их ведет вперед ин­стинкт, но они еще толком не представ­ляют себе до конца весь смысл своей борьбы, своего “державного шага” в будущее. Они в этой борьбе еще ново­рожденные, рожденные вместе с “новым” миром, рожденные самим этим “новым” миром.

В героях поэмы, беззаветно вышед­ших на штурм старого мира, пожалуй, больше от анархической “вольницы” (активно действовавшей в Октябрьские дни), нежели от авангарда петроград­ского рабочего класса, который под предводительством партии большеви­ков обеспечил победу революции.

Ощущение “взлета” революции с гро­мадной силой сказалось в “Двенадцати” в мотивах ночной метели, порывистого, резкого ветра, взвихренного снега. Эти мотивы проходят сквозь всю поэму по­добно основной теме в симфонии. При этом ветер, снежная вьюга, пурга как ди­намические образы восставшей, разбу­шевавшейся стихии приобретают в “Две­надцати” различный смысл примени­тельно к разным персонажам поэмы.

Для теней и обломков старого мира злой и веселый (злорадный) ветер – сила враждебная, безжалостно выметающая их из жизни, для двенадцати же он – их родная стихия, они как порождение этого ветра, они детище хаоса, стремящееся к разрушению. Этим двенадцати вьюга’ не страшна, не опасна.

Красный флаг появляется в конце по­эмы, он – этот символ революции – здесь становится символом нового кре­ста России. Страна стоит на перепу­тье – “позади голодный пес”, а впереди якобы “светлое будущее”. Есть мнение, что Христос во главе красногвардейцев благословляет революцию, ее конечные цели и идеалы.

Но в том-то и дело, что не во главе – нигде в поэме об этом не ска­зано, – а “впереди”. Мы просто привык­ли воспринимать, что впереди, с крас­ным флагом – значит, во главе, но здесь другая ситуация: флаг здесь олицетво­ряет собой новый крест Христа, новый крест России, и идет Христос не во гла­ве, а его ведут – ведут на расстрел, на новое распятие…

“Зачем же ты пришел нам мешать? Ибо ты пришел нам мешать и сам это знаешь. Но знаешь ли ты, что будет зав­тра?

Кто ты? Ты ли это? Или только по­добие Его.

Но завтра же я осужу и сожгу тебя на костре, как злейшего из ерети­ков, и тот самый народ, который сего­дня целовал твои ноги, завтра же, по одному моему мановению, бросится подгребать к твоему костру угли. Зна­ешь ты это? Да, ты, может быть, это знаешь…” Это Достоевский, “Братья Карамазовы”, диалог Великого Инкви­зитора с Иисусом Христом.

Никому не нужна Его помощь, никому не нужно Его благословение: “От чего тебя упас золотой иконостас?” О каком “моральном благословении” может ид­ти речь, когда “…идут без имени свято­го… ко всему готовы…”. Этим двенад­цати не нужно ничьего благословения, точно так же как не нужно оно было и тем, кто делал революцию. Просто в то время удобно было использовать стихи такого великого поэта в свою пользу, с целью оправдания революции и кровавого беспредела, а ведь Блок сам говорил, что в его поэме совсем нет политики.

Он любил всех, он любил Россию и тем больнее переживал ее политический, экономический и духовный кризис. Блок проживал все события, происходившие в России, вместе со страной. Он вместе с его Русью страдал, замерзал, голодал.

Поэтому Блок в своей поэме чувствует настроение и переживание каждого пер­сонажа и с точностью передает эмоции каждого. Автор постоянно подчеркивает, насколько далеки “высокие” идеи рево­люции от земной жизни:

От здания к зданию Протянут канат.

На канате плакат:

“Вся власть Учредительному Собранию!”

Старушка убивается – плачет,

Никак не поймет, что значит, На что такой плакат,

Такой огромный лоскут? Сколько бы вышло портянок для ребят,

А всякий – раздет, разут…

В октябрьском перевороте поэт услы­шал только одну “музыку” – громовую музыку катастрофического крушения старого мира, которое он так давно предчувствовал и ждал. Да, он ждал, но скорее не столько крушения самого мира, сколько перемены в психологии людей, перемены человеческого созна­ния, улучшения мира не за счет его пе­релома и передела, а за счет внутрен­них изменений в каждом человеке, то есть изменения мира за счет измене­ния самого человека. Поэтому кровавый переворот, провозглашенный социали­стической революцией, Блок воспринял как внезапно налетевшую, но уже пред­сказанную и ожидаемую стихию. Рево­люция, по Блоку, всемирна, всеобща и неостановима.

Она воплотилась для не­го с наибольшей полнотой в образе не­удержимого “мирового пожара”, кото­рый вспыхнул в России и будет еще дол­го разгораться все больше и больше, перенося свои очаги и на Запад и на Восток, – до тех пор “пока не запылает и не сгорит старый мир дотла”.