Художественное многообразие лирики Блока

Гражданским устремлениям Блока эпохи реакции соответствуют выпады его против массовой модернистской литературы, в которой он видел угрозу, исходящую от современной индивидуалистической стихии с ее нигилистическим эстетизмом, “болезнью “иронии” и “нравственным упадком” “Вечера “искусств” и др..

Духовное оскудение, помутнение живого и активного представления о целях и ценностях – “беспутность” – и были для Блока главными признаками враждебного ему модернизма. В одном из позднейших писем к молодому поэту

модернистского толка он высказывает эти найденные им истины резко и прямо: “Прочтя написанное Вами, я убедился, что Вы не обладаете никакой ценностью, которая могла бы углубить, оплодотворить или хотя бы указать путь Вашим смуглым и слишком модным в наше время “исканиям” (…). Кто прозорлив хоть немного, должен знать, что в трудный писательский путь нельзя пускаться налегке, а нужно иметь хоть в зачатке “Во Имя”, которое бы освещало путь и питало творчество. У Вас я не увидел этого “Во Имя”, этой неразменной ценности…”

Желая представить все это духовное движение Блока в синхронной

проекции, как логическую цепь вынутых из временного ряда познавательных актов, мы можем обратиться к вступительным стихам поэмы “Возмездие”:

Жизнь без начала и конца. Нас всех подстерегает случай

Здесь – восприятие жизни как хаоса безначальных и беззаконных стихийных сил, антихристианское представление о бесконечном и неуправляемом мире. Далее?

Над нами сумрак неминучий, Иль ясность божьего лица

Итак, от поэтизации этически нейтральной стихии, от своеволия “антитезы” (позиция, близкая к модернизму) Блок переходил к заявлениям о долге и ответственности, то есть к признанию значимости нормативных начал. Есть основание утверждать, что “норма” в конечном счете, восходила у Блока к давнему прошлому, к темам “священной любви”, звучащим в его стихах не только до “Балаганчика”, но и позже (например, в стихотворении “Так окрылено, так напевно…”).

Однако в той более поздней стадии, о которой идет речь, нормативное сознание Блока наполнилось новым содержанием и облеклось в новую форму, в которых в какой-то мере давали себя знать идеи русской демократической культуры XIX столетия и ее традиции в современной поэту литературе. Так или иначе, оба начала – стихии и нормы, связанной с мыслью о долге, сосуществовали в творческом сознании Блока, сливались друг с другом, расходились и сталкивались. На языке той эпохи можно было бы сказать, что “диописизм” Блока регулировался не только “аполлоповским”, но и ненавистным для Ницше “сократовским”, морально-рационалистическим началом (“прегрешения” Сократа против “духа музыки” отмечал и Вяч.

Иванов). Стихия, несущая поэзию Блока, сообщала ей силу и потенциальную направленность, в то время как чувство нормы – не ограниченной суживающей формулой и тем самым не посягавшей на поэтическую свободу – уточняло и корректировало это направление. Даже в таком журнале, как “Аполлон”, указывалось, – думается, с некоторым преувеличением – на “морализм” блоковского творчества: “Этот морализм придает поэзии Блока впечатление какой-то особенно (…) Шиллеровской человечности”.

Как пример живого и подлинного в своей органичности взаимодействия этих двух моментов можно назвать изумившее современников Блока стихотворение “Незнакомка” (1906). Одна из особенностей этого стихотворения – в диалектически противоречивом, эмоционально закрепленном единстве стихийной, наркотически завораживающей, этически нейтральной поэзии (горькая, но не до конца ироническая формула “истина в вине”) и противоборствующего нормативно-оценочного начала, то есть прямого осуждения (“скука”, “визг”, “пьяницы с глазами кроликов”, “пьяное чудовище”). Иначе говоря, трагизм стихотворения в том, что формулы “истина в вине” в устах пьяниц и поэта, отличаясь по уровню и содержанию, тем не менее по своему лирическому смыслу в какой-то мере сближаются, и в стихотворении, при всем его двоемирии, это сближение с болью осознается.

Блок пишет об этом как о чем-то недолжном, горьком, но данном, проникающем в современное сознание: “Все смешано, как в кабаке и мгле. Винная истина, – явлена миру, все – едино, единое – есть мир”. Поэтому свою “Незнакомку” Блок принимает как явление искусства, как определенный момент развивающегося сознания, но “на суде духа” вспоминает о пен – о символе, стоящем за нею, – с оттенком отчуждения и сомнения: “красавица кукла, синий призрак, земное чудо”.

Голос совести и долга осмыслялся Блоком как зовущий в путь. “Он не “ставил себе идеалов”, к которым полагается “стремиться”, – писал Блок об Ап. Григорьеве, но сам Блок, хотя бы и с этой иронической “очищающей” – поправкой, без всякого напора и нажима, все же “ставил” их. Идущее изнутри и извне сливалось здесь в неразрывное целое. “Читатель, особенно русский,- писал Блок еще в 1907 году, – всегда ждал и ждет от литературы указаний жизненного пути”.