Характеристика образа Федора Павловича Карамазова часть II

За внешним цинизмом и бесстыдством Алеша ощущает у отца что-то “лучшее”. Но в чем оно? По правде сказать, материалов, подтверждающих интуицию Алеши, очень мало, но все же кое-что есть. В той же беседе, из которой взяты только что приведенные слова, Федор Павлович говорит Алеше: “Алеша, веришь, что я не всего только шут?” Алеша отвечает на этот вопрос твердо и прямо: “верю, что не всего только шут”.

Да, поистине, в эти слова нужно “поверить”, ибо внешность поведения и прямой смысл речей старика Карамазова дают слишком мало оснований

видеть что-то более глубокое у него.
Первое, однако, на что нельзя не обратить внимания, это нежная и подлинная любовь у Федора Павловича к Алеше, особенно ярко встающая в контрасте отношений его к другим сыновьям: “Ах ты, голубчик, – говорит он ему, – да я ль тебя обидеть могу? Слушай, Иван, не могу я видеть, как он этак смотрит в глаза и смеется, не могу. Утроба моя вся начинает на него смеяться, люблю его”. Проявлений этой любви к Алеше можно найти в романе немало, они не только искренни и подлинны, но и связаны с чем-то глубоким в душе Федора Павловича. “Я потому, – говорит он, – и дозволяю тебе (поступить в монастырь), что на последнее надеюсь”.

Удивительные слова, приоткрывающие какие-то затаенные, странные движения сердца в Федоре Павловиче. “Я тебя буду ждать, – продолжает он ту же речь к Алеше, – ведь я чувствую же, что ты единственный человек на земле, который меня не осудил, мальчик ты мой милый, я ведь чувствую же это, не могу не чувствовать…”.
Как раз к этим словам Достоевский добавляет: “он был сентиментален” (“расхныкался даже”); хоть это и верно, но это замечание не может зачеркнуть странных слов, что Федор Павлович “будет ждать” Алешу, что он на него как “на последнее надеется”. Как раз в свете этих “откровений” особый смысл приобретает рассказ о первом и втором браке Федора Павловича. Первый раз он женился на богатой и красивой девушке ради расчета, но странно здесь было, что в нем не было никакого “сладострастного” увлечения. “Этот случай, – пишет Достоевский, – был единственным в своем роде в жизни Федора Павловича, сладострастнейшего человека во всю жизнь, в один миг готового прильнуть к какой угодно юбке, только бы она его поманила”. Сам Федор Павлович говорит об этом очень откровенно: “Деточки мои, для меня… даже во всю мою жизнь не было безобразной женщины, вот мое правило.

Для меня мовешек не существовало…”. Тем более странными представляются оба брака Федора Павловича; но если первый раз он женился ради денег, то второй раз он “прельстился лишь замечательной красотой невинной девочки и, главное, ее невинным видом, поразившим его, сладострастника и доселе порочного любителя лишь грубой женской красоты”198. Достоевский несколькими строками ниже ослабляет эти слова замечанием, что, может быть, и здесь было сладострастное увлечение, но самый факт – способности почувствовать красоту невинную – остается, хотя бы это чувство и перешло при этом в обычное “увлечение”.
В одном месте Достоевский пишет о том, как поразила Федора Павловича “всегдашняя ласковость, прямодушная привязанность” к нему Алеши: “все это было для старого потаскуна и бессемейника совершенным сюрпризом, совсем для него, любившего доселе лишь “скверну”, неожиданным”. По уходе Алеши он признался себе, что понял кое-что, чего доселе не хотел понимать.