Характеристика образа Энея как античного эпического героя

Взгляните на фигурную композицию “Бегство из Трои”, известную еще под названием “Эней с Анхисом на плечах”. Фигурному изображению соответствуют стихи 559-567, 707-729 книги II поэмы Вергилия “Энеида”. Исследователь творчества Вергилия В. Топоров считает, что “в связи с той независимой игрой, которую вели естественно-семейное” и “действенно-историческое” начала, и в силу тех чудных конфигураций, которые в результате перекрещения и наложения этих рядов возникали, Эней оказался в особом состоянии, которое требовало от него

соответствующей этому состоянию особой ответственности. Особенность этого состояния в центральности Энея.

С одной стороны, он был посредине того отрезка семейного потока, который соединял людей разной судьбы и жизненного опыта, как отец Анхис и сын Асканий (Иул).

С другой стороны, он оказался в центре событий, где сходились линии прошлой троянской истории и будущей римской судьбы. Только Энею был лично и истинно жизненно знаком как “троянский”, так и “итальянский” опыт, между которыми образовалась трещина, которая угрожала гибелью каждому, кто старался соединить две настолько не похожие

друг на друга половины. Асканий, вывезенный еще мальчиком из Трои, собственно не имел самостоятельного “троянского опыта”.

Анхису не было дано вступить на землю Италии, и только в Энее был воплощен дефицит жизненных опытов его сына и отца, только он лично познал единство этих двух опытов, осознанных как один интегрированный опыт, который был сознательно усвоен Энеем и который в значительной мере составил его личность. В начале все было иначе, и в центре было преимущественно “личное”.

Три ближайшие фигуры определяют для Энея это личное – отец, сын, жена. И из них – главная, в решающий момент, когда решалась судьба Трои, почти исключительная забота, и главная задача вырастает из ситуации, связанной с ними же во время гибели Трои. Эта задача открывается ему извне и будто неожиданно…

Но в этот момент Эней способен осознать лишь обреченность ситуации, и не способен принять правильное решение. Первое стремление – горячечное: броситься в битву, чтобы погибнуть – “Оружие, эй, оружие давайте, мужи, так как последний час бьет нам”…, – оно могло принадлежать человеку, который сознает конец лишь своего состояния, и даже угроза жизни близких воспринимается им через свое личное – других, он будто готов забыть. Но Креуса своевременно напоминает мужу о его обязанности – также личной, но уже такой, которая перерастает или готова перерасти в надличностное, по меньшей мере в семейное, домашнее – “….первое – этот дом защищай.

Так как на кого же маленький Иул наш, отец и, что когда-то была женщиной у тебя, останутся?”. Однако увидев знамение – венцов света над головой Иула, скажет чуть позже Анхис – “небесным родителям”, богам, но, бесспорно, и сыну: “Родные боги, я уже не медлю, и где зовете, иду я. Дом этот спасите, спасите внука. Это ваше знамение. Троя – в вашей опеке.

Тебе уступаю, мой сын, и не откажусь идти за тобой как верный товарищ”. Креусе здесь уже будто и нет места (или, если оно все же есть, оно – последнее): свое дело она сделала, и она под смертельной угрозой. Эней откликнулся на эти заклинания, и вот – ноша – отец на плечах сына, в правой руке – рука его сына, Аскания, который следует за отцом неуверенными шагами, а позади, отставая, – Креуса.

Она – вне семейного контекста, ей не определено судьбой быть спутницей мужа в его новой жизни, и ее призрак тает в тонком воздухе.

И Асканий – внутри этого семейного контекста, точнее – на острие стрелы, направленной в будущее этого рода, и поэтому о нем заботятся не только Эней и Креуса, а и Анхис и, более того, сами боги – не только родная ему Венера, а и Меркурий, который напоминает позднее, в другой ответственный момент, Энею о Аскании: “Что же, когда, совсем тебя уже не влечет тех подвигов слава и потрудиться не хочешь уже, чтобы ту славу получить, то вспомни, что Асканий растет, твой потомок, будущий твой наследник Иул, которому в Италии царство и римская принадлежит земля”. Так постепенное личностное перерастает в личностно-семейное, которое должно в свою очередь перерасти в то надличностное и надсемейное начало, которое в будущем должно завершиться Римом и римской славой. Растет род, и согласно ему возрастают задачи, обязанность, чувство ответственности и знание – осознание всего этого, неотделимое в своих истоках от рождения.

Но чтобы начать путь в будущее, Эней должен еще раз притронуться к прошлому, взглянуть на него так, чтобы запомнить навсегда и позволить этому зрительному образу войти в память сердца, не отбрасывать прошлого, не отрекаться от него, а помнить его, принимать его в свое состояние и будто сызнова, когда нужно, – обращаться к этому прошлому.

Главная идея, заложенная в изображении щита Ахилла, – это идея мира в противоположность войне, которая противоречит самой природе жизни. Главная идея, заложенная в изображении щита Энея, – это идея восхваления Рима и современного Вергилию правителя Октавиана Августа). Образу Энея присущи черты, не характерные идеальному эпическому герою. Он – “человек Судьбы”.

Ему присущи внутренние противоречия между личными чувствами и покорностью воли богов, любовью и обязанностью, от природы миролюбивым характером и необходимостью выполнять то, что определено судьбой. Он мудрый политик. Вергилий сознательно раскрывает несовершенства и ошибки главного образа поэмы.

Это очень полезно. Ведь читателя Эней интересует не только сам по себе, а большей частью как и отображенный в нем определенный “исторический” тип человека, особая разновидность ментальности, в которой “человеческое” и “сверхчеловеческое”, судьба не только не исключают друг друга, а и сотрудничают между собой, выстраивая тот новый тип, который более всего продвинулся на пути к формированию личности.

Каждый случай сохранения человечности и ее рост даже во время выполнения “сверхчеловеческих” задач вселяют уверенность в том, что человечность не подлежит преодолению или уничтожению, что она является важнейшим ракурсом человека, опорой его существования и гарантией духовного роста. Если человеку свойственно ошибаться, то Эней, безусловно, человек. Он имеет и чувствительную человеческую душу (Вспомните слезы Энея во время разлуки с Креусой, в связи с гибелью Палинура или во время отплытия из Бутрота, где он навсегда прощается с Геленом и Андромахой).

Ключевые события – бегство из Трои, прощание с Дидоной ради “лавинийских” берегов Италии, встреча с покинутой любимой в царстве мертвых – не только воссоздают основные черты “персонологичного” типа Энея, его возможности поведения, стереотипов и сам выбор их при конкретных условиях, а и “личное поведение”. Они помогают создать Энея – его поведение и его “персонологичный” тип, ненавязчиво готовя изменения в них. Ключевой момент, который отделяет жизнь Энея прошлого от Энея настоящего, – встреча с отцом в царстве мертвых.

Не случайно там же он в последний раз видит и Дидону. Эти две встречи соотнесены одна с другой по принципу контраста. Первая – о прошлом, о разрыве и его последствиях, вторая – о будущем и торжестве верности.

Первой встречи не ждали уже ни Эней, ни Дидона. Вторую ждал Эней, и на нее надеялся Анхис. Первая оставила горький осадок и осознание неотвратимости и неизменности того, что произошло, после второй еще не до конца понятны определения судьбы и воля богов впервые приобрела целиком конкретные очертания и “любви к будущей славе”.

Эней впервые зримо увидел свою цель и знал теперь, что нужно делать, в чем заключается его обязанность и счастье. В Энее сливаются личностное и государственное, что делает его новым человеком, а затем и трансформирует образ Энея как античного героя эпоса в образ политика, государственного мужа. В этом, безусловно, проявилось авторское новаторство Вергилия.