“Вольные стихи” и гражданская “вольность” в поэзии Пушкина

Все чаще и настойчивее в стихах Пушкина в одном ряду со словами Вакх, Амур, Венера появляется и слово свобода. Причем в устах поэта оно становится многозначным. Свобода – это не только личная независимость, не только дружеская непринужденность, свобода от всяческих стеснений и предрассудков, но и свободный образ мыслей – “вольнолюбие”, и гражданская “вольность”, и свобода народа – порабощенного крестьянства. Так, послание Пушкина “Им” (1819) – одному из его друзей этого времени, члену “Зеленой лампы” В. В. Знгельгардту,

которого он называет “верным сыном” Вакха и свободы, заканчивается строками:

С тобою пить мы будем снова, Открытым сердцем говоря Насчет глупца, вельможи злого, Насчет холопа записного, Насчет небесного царя, А иногда насчет земного. Слово свобода оказывается здесь как бы на стыке двух, обычно резко противостоящих и прямо противопоставлявшихся друг другу (в особенности в литературе классицизма) тематических рядов: темы частной и общественной, личных наслаждений и гражданской оппозиционности. И такое сочетание не было поэтической прихотью Пушкина, а являлось реальной и характерной чертой времени

– периода, когда на шумных сборищах дворянских “либералистов” тосты “в честь Вакха, Муз и красоты” и чтение стихов перемежались вольнолюбивыми разговорами, а подчас и высказыванием смелых революционных проектов.

Примерно такой характер носили и заседания “Зеленой лампы”, и “сходки” в домах у будущих декабристов, со многими из которых Пушкин в эту пору близко сошелся. Сам поэт ярко обрисовал впоследствии атмосферу таких вольнолюбивых “сходок” “за чашею вина” в одной из строф десятой главы “Евгения Онегина”:

Друг Марса, Вакха и Венеры, Тут Лунин дерзко предлагал Свои решительные меры И вдохновенно бормотал. Читал свои Ноэли Пушкин, Меланхолический Якушкин, Казалось, молча обнажал Цареубийственный кинжал. Одну Россию в мире видя, Преследуя свой идеал, Хромой Тургенев им внимал И, плети рабства ненавидя, Предвидел в сей толпе дворян Освободителей крестьян.

В тайное общество, о существовании которого Пушкин догадывался, он не был принят. По свидетельству Пущина, дружески расположенного к Пушкину, “подвижность пылкого его нрава, сближение с людьми ненадежными” “пугали” членов тайного общества. Пушкин, по словам Пущина, “кружился в большом свете”, но он же и настойчиво рвался из этого круга. Задыхаясь в атмосфере придворного и светского ханжества, мракобесия, самодурства, низкопоклонства, лести, карьеризма, поэт страстно искал людей высокой гражданской настроенности:

…в отечестве моем Где верный ум, где гений мы найдем? Где гражданин с душою благородной, Возвышенной и пламенно свободной?

– спрашивал он в стихотворении “Краев чужих неопытный любитель” (1817). Таких людей поэт находил среди деятелей тайного общества. Тем более переживал он недоверие, которое чувствовал с их стороны. “Он затруднял меня спросами и расспросами,- рассказывает Пущин – от которых я, как умел, отделывался, успокаивая его тем, что он лично, без всякого воображаемого им общества, действует, как нельзя лучше, для благой цели”.

Выйдя из лицея, Пушкин и в самом деле почти сразу же стал энергично и в высшей степени успешно действовать “для благой цели” – горячо пропагандировать в своих стихах идеи декабристов.